РУИНА

Их честолюбивые, корыстные замыслы, их предательство, их низкопоклонство перед сильным соседом были чужды ему, а он, со своими идеалами, был чужд им всем. Один только человек, казалось ему прежде, разделял его думки и хранил в сердце тот святой огонь, который одушевлял покойных героев Украйны, — это был Дорошенко. Но теперь, теперь Богун проклинал его: это он нанес последний удар Украйне и предал этот несчастный, беззащитный народ зверству турок и татар. При мысли об этом вся душа Богуна возмущалась, но он чувствовал свое бессилие… Что мог он сделать один против наступающего со всех сторон зла? Обломок славного прошлого, зачем дожил он до этой ужасной поры, зачем не умер со своими сподвижниками? Как тяжко завидовал он им теперь! Полные веры и надежды, они отошли в другой мир с мыслью, что кровью своей выкупили у Бога счастливую будущность своей стране, а он?.. Он должен был пережить ее силу и славу, пережить все ее беды и дожить до такого ужасного конца! Он должен был убедиться своим собственным сердцем, что вся пролитая кровь, все мученья, которые вытерпел этот многострадальный народ, лишь довели край до такой ужасной руины, о которой и помыслить не мог бы покойный Богдан!

И вспомнились Богуну счастливые дни торжества Украйны; вспомнились ему дорогие, давно отошедшие в вечность незабвенные друзья: Богдан, Чарнота, Кривонос, Морозенко, Ганна… и жгучие слезы выступили на глаза героя.

— Ох, Ганно… Ганно! — прошептал он побелевшими от страданья устами и стиснул до боли руки.

Но немое отчаянье героя длилось недолго. Что бы там ни было, он не мог оставаться безгласным свидетелем последних мук беззащитного народа.

Пораженные страшным известием и горем своего старого батька, казаки стояли вокруг Богуна, понурив седые головы, не смея нарушить ни единым словом тяжелого, оковавшего их молчания… Все это были, по большей части, давние соратники Богуна, такие же седые, такие же одинокие, как и их могучий орел.

Но вот Богун отнял от лица сомкнутые руки и поднялся с места. Под седыми бровями глаза его горели, как раскаленные угли, лицо пылало.

— Панове! — обратился он к окружающим его казакам. — Вы видите, что гетман отдал на истребление, на пожрание туркам и татарам весь наш несчастный народ, за помощь его булаве… Вы обещали мне прежде, мои единые товарищи–друзи, идти за мною хоть в пекло. Но я спрашиваю вас теперь, сохранилась ли в вашей душе любовь к нашему бедному люду, или уже и вы готовы продать его за корысть, за власть, за почет?

— Не продали и не продадим, батьку! — закричала кругом одушевленная толпа.

— Тогда спрашиваю вас еще, братья коханые, остатние други, сможем ли мы байдуже (равнодушно) смотреть на то, как угоняют неверные толпами беззащитных селян, как жгут и разоряют вконец измученный край?

— Не попустим! Умрем, а не потерпим!! — раздался в ответ один дружный и гневный крик.

— Спасибо вам, единые мои друзи, — произнес Богун тронутым голосом и поклонился в пояс окружавшим его казакам. — Спасибо вам за то, что хоть вы не цураетесь несчастной отчизны, не продаете ее. Мое сердце вас и считало такими; но теперь настали такие годины, что и лучшие друзья делаются Каинами, Иудами. Оттого-то я и спрашивал вас во второй раз. Мы с вами бросились было защищать ближайшие села и хутора, — но их уже нет! Все кругом мили на три, на четыре — ужасающее кладбище. Коли вам, любые мои дети, нестерпимо страданье народа, так нам нужно теперь двинуться в глубь страны и обречь себя, малую горсть, на тысячу погибелей. Но не смотрели ли мы тысячу раз в очи холодной смерти? Остановит ли она нас теперь, в последний час?

Растроганные казаки ловили каждое слово своего атамана, своего любого батька, и по выражению лиц их было видно, что каждое его слово наполняло огнем беззаветной отваги их сердца.

— Так вот что я скажу вам, — продолжал Богун, — спасти всего края мы не можем, но мы можем спасти хоть часть несчастных от татарского плена, от мук и смерти. Нас мало, — но Бог с нами! Летим же вперед. Еще не все села и хутора сожгли изуверы, будем скликать к себе пришибленных горем. Господь всеблагий пошлет им своих ангелов и укрепит их несмелые руки!

— Веди нас, батьку! С тобой на смерть, до загыну! — перебили Богуна крики воодушевленных казаков.

Не медля ни одного мгновенья, Богун вскочил на коня и в сопровождении своего отряда выехал из леса.

Не долго ему пришлось искать следа прошедшего турецкого отряда. Широкая черная полоса, пролегавшая по ниве несжатой пшеницы, красноречиво свидетельствовала о том, куда он тянулся…

Богун с казаками бросился по этому направлению.

Вскоре они заметили вдалеке черный столб дыма, медленно поднимавшийся к небу и расплывшийся вверху черным, неподвижным облаком. Когда казаки подъехали ближе, то глазам их представилось вместо села лишь потухающее пожарище, на котором возвышались груды побелевшего уголья и пепла, с разбросанными то там, то сям безобразными черными комками.

Богун остановился и отвернулся от этого зрелища.