РУИНА

В комнате едва серело. В этом холодном полусвете она увидала Андрея и Гострого, стоявших возле ее кровати; лица обоих были бледны и встревожены. Со двора доносился какой-то дикий и глухой шум, бушевавший вокруг дома.

— Что случилось? — произнесла отрывисто Марианна.

— Несчастье! — ответил Андрей. — Народ обступил всю хату, наши казаки еще отстаивают, но они сбегаются со всех сторон.

— Чего ж они хотят? — спросил Гострый.

— Они требуют, чтобы им выдали сейчас ведьму, с ними стрельцы и казаки Самойловича.

— А! — вскрикнула Марианна, вскакивая с постели. — Ведьму им нужно, ведьму! Хорошо, я пойду к ним!

Она бросилась было к двери, но Гострый удержал ее за руку.

— Стой, дочко, — произнес он решительно, — не надо раздражать без толку дикую толпу. Все это штуки Самойловича, но погоди — я выйду к ним.

— Они убьют тебя, батьку.

— Они не посмеют поднять на меня руку, они послушают меня.

— Я не пущу тебя одного! Я пойду вместе с тобою.

— Нет, дочко, — произнес решительно Гострый, — мое это дело.

Он осенил Марианну крестом, поцеловал ее в голову и вышел из хаты.

На дворе между тем происходила отчаянная свалка: народ, стрельцы и казаки Самойловича, наполнившие все дворище священника, толпились к дверям дома, стараясь проникнуть на крыльцо, но казаки Гострого не допускали их. В тусклых, холодных сумерках рассвета эта черная, волнующаяся толпа принимала какой-то чудовищный вид. Слышались крики, проклятия, звон сабель и какой-то дикий вой. Ежеминутно на дворище прибывали все новые и новые толпы народа, стекавшиеся со всех сторон села.

Но вот на крыльце появился Гострый.

— Полковник, полковник! — раздалось кругом.

Толпа как-то шарахнулась и отхлынула от крыльца.

Гострый остановился в дверях. На нем не было ни жупана, ни кольчуги; белая сорочка, распахнутая у ворота, обнажала загорелую грудь, на которой блестел золотой крест. Голова его не была ничем покрыта, седая чуприна свешивалась на ухо. С ним не было никакого оружия, только у пояса висела сабля.

Вся фигура этого старого героя, появившегося вдруг перед разъяренной толпой, имела в себе столько благородства и отваги, что толпа на минуту опешила.

Гострый поспешил воспользоваться этим мгновеньем.

— Дети мои! Братья мои! — произнес он громко. — Чего собрались сюда, чего хотите от меня, от вашего старого батька? Быть может, появились где враги? Быть может, отняли у вас последнее добро слуги гетманские? Быть может, угнали ваших жен и детей татары? Идем, я поведу вас, как и в былое время, даром, что я стар, а рука моя не разучилась оборонять моих любых детей.

С минуту все молчали, смущенные его словами. Но вот раздался грубый возглас одного из стрельцов.

— Довольно нам зубы заговаривать! Ведьму нам подавай!

— Ведьму! ведьму! — подхватили другие голоса.

— Какую ведьму? О чем вы говорите? Я не разумею вас! — произнес гордо Гострый. — Господь хранил еще до сей поры мой дом от нечистой силы.

— Не юли, старый хрыч! Не знаешь, о ком речь идет? Дочку свою, бесовскую супружницу, ведьму, подавай нам! — закричал снова стрелец, а за ним и другие.

Лицо Гострого покрылось багровыми пятнами.

— Кто смел сказать здесь такое слово? Кто смеет порочить мою дочь? — крикнул он гневно. — Выходи сюда. Я померяюсь за это слово с тобой. Братья, дети мои! — продолжал он взволнованно, обращаясь к окружавшей дом толпе. — Вы знаете меня, вы все выросли на моих очах, вы видели, как и я, и дочка моя стояли всю жизнь за нашу честную веру, — так смотрите же, вот крест на моей груди: клянусь вам сим святым крестом, клянусь вам своей седой головою, клянусь спасением души моей — что все это ложь и клевета! Они нарочито выдумали эту клевету, лишь бы поднять вас против тех, кто всегда стоял за вас!

— Довольно! Довольно людей морочить! Подавай ведьму, владыка ее требует на суд! — закричали стрельцы, а за ними и другие.

— Не владыка, а гетман ваш, злодей и изверг, требует ее! — закричал Гострый, и его голос покрыл крики толпы. — Не ведьму ему надо, а головы тех людей, которые стоят за народ. Слепцы! Безумцы несчастные! Да знаете ли вы, что он нарочито выдумал эту ложь? Чтоб лишить вас последних защитников, чтоб, переступив через наши трупы, наложить на вас еще горшее ярмо.

— Молчи, бунтарь! — закричал на него начальник казаков Самойловича. — Это ты со своей дочкой–ведьмой колдовал да дурил народ, лишь бы себе гетманство добыть! Чего вы смотрите, заткните ему глотку! Тащите сюда ведьму за косы. Это она наслала на вас все беды: голод, хворобы, неурожай!

— Ведьму, ведьму подавай! — подхватили кругом разъяренные голоса, и все хлынуло к крыльцу.

— А! И вы за ними? Так бейте же вперед в эту грудь, которую я за вас всю жизнь под удары врагов подставлял! — вскрикнул горячо Гострый и порывистым движением разорвал на своей груди рубаху. — Через мой труп переступите раньше. Чего ж вы стали? Идите!

Часть толпы замерла на месте, но стрельцы и казаки Самойловича бросились с дикими криками вперед, увлекая за собой остальных.

Началась отчаянная схватка.