Руина, Мазепа, Мазепинцы

от Бруховецкого какой-то знатный козак. Свидетелем этой рады

был шляхтич Сеножатский, освободившийся из турецкой неволи

и возвращавшийся на родину, через Чигирин, но он не умел

назвать по имени того, кто был тогда посланцем от Бруховецкого.

Бруховецкий уже не первый раз отправлял к Дорошенку своего

тайного посланца. В этот раз, в присутствии многих других, Дорошенко не говорил уже его посланцу, что готов уступить Бру-

ховецкому гетманское достоинство; напротив, толковал о том, чтобы вся Украина была в полном единении, хотя бы даже

находилась разом под двумя гетманами, но о личности

Бруховецкого отзывался он тогда вовсе неуважительно. <Бруховецкий>, -

говорил Дорошенко, - <человек худой и непородистый, зачем

принял на себя такое бремя и отдал Козаков Москве со всеми

податьми? того от века у нас не бывало!>

- Его неволею взяли к Москве со всею старшиною и там

заставили их подписать все, чего хотели, - отвечал посланец в

оправдание своего гетмана и левобережных старшин.

И на этой раде* как на той, что происходила у Бруховецкого, положили отрезаться от’ Московского Государства и от Польши и

поддаться Турции, в надежде вассальной самобытности под ее

властью. Хмельницкий при этом говорил, что откопает отцовские

скарбы и употребит их на плату татарам, лишь бы избавить

Украину от московского царя и от польского, короля.

Епископ Мефодий был в Москве, куда звали его участвовать, вместе с другими духовными сановниками, в суде над патриархом

Никоном, и недавно воротился очень недовольным из царской

столицы. Мало давали ему соболей, мало <корму> присылали; не

оказывали ему такой почести, как прежде: это делалось оттого, что в Москве считали его человеком совсем уже окрепшим в

подданстве, а не таким, которого нужно ласкать и баловать, чтоб к

себе прикрепить. Вернувшись в Украину, он остановился жить в

своем Нежине, - жил открыто, делал пиры, приглашал на них

и малороссиян, и великороссиян, и, не стесняясь, так резко

порицал великороссийских бояр и архиереев, что однажды

нежинский воевода, Ржевский, ушел от обеда, не пожелавши слушать

неприятных для него отзывов об его земляках. <Все у них дурно, - говорил епископ, - и вельможные паны их, и архиереи, и

всяких чинов люди - такие грубые, противные: никогда больше

не поеду в эту столицу!>

Бруховецкий давно уже находился в неприязни с

епископом, - теперь, задумавши отступить от Москвы, он расчел

полезным примириться и снова подружиться с Мефодием, тем более>

как услышал, что епископ не с прежним дружелюбием относится

к Москве. Посредником в деле такого примирения избрал гетман

118

печерского архимандрита Иннокентия Гизеля, хотя и с последним

давно уже был не совсем в ладах. Он послал приглашать к себе

в Гадяч архимандрита. <Я хоть и не хотел, а боячись Козаков, рад не рад, должен был ехать - и’ поехал>, говорил впоследствии

Иннокентий.

- За что, - спрашивал его Бруховецкий, - печерская

братья меня не любит и Бога за меня не молит?

- Мы, - отвечал Гизель, - зла на тебя не имеем, а только

неласку твою видим: козаки маетности монастырские опустошают, подданных наших бьют, коней и волов, и всякий скот, и хлеб

крадут, иноков благочестивых бесчестят. Мы к тебе о том писали, а ты писанье наше слезное презрел.

- Это, - сказал гетман, - все оттого, что полковники вас

обижали и на вас поговаривали, а я им верил; теперь же верить

больше не стану. А ты, отец архимандрит, помири меня с

епископом Мефодием; пусть бы он оставил против меня всякую злобу.

Мы бы стали промеж собою любовно жить, в совете, и тогда во

всем крае малороссийском люди пребывали бы в покое.

Иннокентий Гизель из Гадяча отправился в Нежин, к

гостеприимному епископу, передал ему о своем свидании с Бруховецким

и, с своей стороны, убеждал Мефодия примириться с гетманом.

Раздраженный против Москвы, Мефодий был как нельзя более

рад, услышавши такое предложение. Он отправился в Гадяч.

Примирение с гетманом состоялось наилучшим образом. В

утверждение взаимной дружбы гетмана с епископом, сын Мефодия

женился на племяннице Бруховецкого. Бруховецкий сообщил

епископу свои опасения на счет похода в Украину Нащокина с

царскою ратью. Мефодий дал новому свату такой совет: <надобно

тебе, гетман, выходить на границу и не впускать в Украину

московских бояр с войском, а не то - Москва тебя схватит и отдаст

в подарок ляхам, как Барабаша когда-то отдали Выговскому>.

Полковники, бывшие на раде у Бруховецкого в день нового

года, по возвращении в свои полки, принялись возбуждать своих

подчиненных против московской власти и приготовлять их к

изгнанию воевод и ратных царских людей. Сперва они таились от

великороссиян, так как и на раде условлено было хранить замысел

в тайне от великороссиян до поры до времени. Один только при-

луцкий полковник, Лазарь Горленко, не исполнил взаимного

уговора и сообщил нежинскому воеводе, Ржевскому, о том, что

происходило на раде. Прочие разослали универсалы, которыми

дозволялось не платить в царскую казну податей, не исполнять

воеводских приказаний и посполитым, по своему желанию, записываться в козаки: последнее дозволение было чрезвычайно по