Руина, Мазепа, Мазепинцы

нападали, а только защищались и отбивались. На челе Козаков, загораживавших путь ратным людям, был Иван Бугай. Он нанес удар

по голове Огареву. Раненый воевода с своими людьми успел

выскочить за город; зато других без пощады изрубливали козаки: погибло таким образом 70 стрельцов и 50 солдат. Из тех, что

успели уйти вперед, тридцать не были настигнуты козаками, но

поморозили себе руки, ноги, головы и померзли на дороге; других

козаки увели обратно в город. В числе последних был и воевода

Огарев. По его просьбе, отвели его к гадячскому протопопу, а тот

позвал <цилюрика>, человека, имеющего претензию лечить

раненых. Схватили жену Огарева, опростоволосили; поругались над

нею, водили по городу и отрезали ей один сосец на груди. Один

из немцев, служивших тогда же в царском войске, рассказывал, что в этот страшный день добродушный хозяин, у которого он

жил, зная об участи, ожидавшей царских ратных людей, укрыл

своего постояльца и держал в погребе три дня, пока не улеглась

народная злоба, потом выпроводил его в город Каменное1, отстоявший от Гадяча за три мили. Двух полковников Гульца и Граффа

и полуполковника Эренстра отдали под стражу атаману Ивану

Берлятнику, и тот их разослал по городам.

Выгнавши коварным саособом из Гадяча воеводу и царских

ратных людей, Бруховецкий хотел таким же способом

выпроводить их и из других малороссийских городов. Гетман разослал к

воеводам увещательные письма, чтоб они добровольно сдавали

города и уходили: гетман обещал, что задерживать насильно их не

станут. Прежде всех сдался прилуцкий воевода Загряжский, -

за ним вслед сосницкий - Лихачев, батуринский - Клокачев, глуховский - Кологривов. Всех их отвезли к Бруховецкому в Га-

дяч; они сидели там несколько времени в оковах, а потом

отправлены в лубенский Мгарский монастырь. Стародубского

воеводу Волконского козаки убили. Воеводы миргородский и

полтавский сначала думали было держаться, но скоро увидели

невозможность устоять против восставшего народа и сдались. Их

впоследствии отвезли в Чигирин к Дорошенку. Черниговскому

воеводе Андрею Толстому предлагал черниговский полковник Са-

мойлович последовать примеру других воевод: <гетман уже

отступил от Москвы и вошел в союз с Дорошенком, так

великороссийским воеводам и ратным царским людям нечего

делать в Малороссии>, писал Самойлович. Толстой не послушался’

его, приказал выжечь в Чернигове большой город, или <мисто>, заперся в малом городе, или замке и решился защищаться до

последней крайности. И Бруховецкий писал к нему, советуя по-

1 Харьковск. губ. Лебед. уезда, при р. Пеле.

124

кинуть замок с пушками, и всяким оружием и уходить в свою

сторону, в противном случае грозил сам лично двинуться к

Чернигову. Толстой ни на что не склонялся и удерживался до конца: в период возмущения в одном Чернигове воевода не был изгнан, как то сделалось в других городах.

В Москве чрез отписки Шереметева знали о беспорядках в

Малороссии еще прежде, чем гетман расправился в Гадяче с

Огаревым и его ратными людьми.

В Москве думали сначала, что причиною волнения - страх, чтобы, в силу мирного договора с Польшею, не отдали Киева

Польше и не воротили ей чегонибудь еще другого в Малороссии.

Незнание, на чем подлинно состоялся договор Москвы с

Польшею, давало народному воображению возможность создавать себе

страшные призраки, и, соображая это,, московское правительство

хотело отправить особого посланца, чтоб он прочитал договорные

статьи на большом съезде. Но скоро затем в Москве стало

ведомо, что народ волнуется но поводу воевод и сбора налогов

в царскую казну. Теперь составлена была к гетману грамота, в

которой правительство предоставляло полковникам, бурмистрам

и войтам собирать о народа все, что следовать будет на

содержание ратных людей, а воеводам сборщиков от себя уже не

рассылать. В грамоте делалось замечание, что если бы от всего

малороссийского народа было подано челобитье об освобождении

от воеводских властей, то оно было бы милостиво принято. 18-го

февраля, когда в Москве узнали о том, что за десять дней перед

тем произошло в Гадяче, последовала царская грамота к

епископу Мефодию, и в этой грамоте уже писалось, что Бруховец-

кий не только отступил от подданства царю, но и от

христианской веры и пролил кровь тех ратных людей, которые его

оберегали, что эта кровь <ему, как второму Иуде, рассадит

утробу>. В Москве писали тогда к Мефодию, еще не зная, что

Мефодий с Бруховецким одного поля ягода: этому Мефодию

поверялось всякими способами отклонять народ от козней <ша-

тостных людей, замышлявших запровядить народ

малороссийский в бусурманскую неволю>.

В то самое время прибыл в Москву польский посол рассуждать

о союзе двух христианских держав, Польши и России, против

неверных. Этот посол был Бениовский, столь известный своим

коварством в прежних сношениях Польши с Малороссией при

Выговском. Доверчивость к прочности такого союза Польши с Рос-

сиею была тогда в Москве так велика, что в царской грамоте

Мефодию говорилось как бы о несомненном деле, что, в силу

заступления московского царя, с польской стороны уже не будет

более насилия в вере украинцам, лишь бы они отстали от <бу-