Руина

Несколько вдали, на холме, стоял старый полковник Гострый и давал приказы окружавшим его атаманам отдельных ватаг; выбившийся у него из-под черной шапки клок волос казался издали серебристой змеей, повисшей над ухом, а развевающиеся седые усы напоминали трепещущие у могильных крестов длинные, белые хусточки.

Самойлович, отдавши приказания коменданту, начальникам стрельцов и милиции, вышел с хорунжими и есаулами на площадку над главной брамой, где установлены были два небольших единорога. Осаждающая толпа, заметив генерального судью, приблизилась к браме, из ближайших рядов выделилось несколько всадников с Марианной во главе; у одного из них, у Андрея, на конце копья развевался белый платок.

— Где вы подели нашего гетмана? — крикнул вверх зычно Андрей.

— Мы тут ни при чем, — ответил кротко Самойлович. — Видит Бог Вседержитель! — поднял он руку к серому, свинцовому небу.

— А кто же при чем? — повторил Андрей.

— Сами объявляют в универсалах, что схватили гетмана, как изменника, и отправили в Москву, а теперь — ни при чем! — загалдели окружавшие Андрея атаманы.

— Да это он, панове, и выкопал яму нашему батьку, это он и взвел поклепы на несчастного, чтобы свалить его да вырвать из рук булаву! — подняла голос Марианна, указывая рукой на Самойловича. — Это он — Иуда и Каин! Его первого требуйте!

Помертвел Самойлович и почувствовал, как холодные мурашки поползли у него по спине.

— Клянусь вездесущим Господом, клянусь пресветлыми силами херувимов и серафимов, — говорил он дрогнувшим голосом, — что это дело воевод московских, они проведали про сношения гетмана с Дорошенко, про решение Многогрешного пристать вместе с ним к Турции и ночью ворвались в замок с стрельцами, схватили гетмана и вывезли до света из Батурина в Путивль, а оттуда в Москву… Мы только на другой день к полудню доведались, что гетмана нет в замке.

— Отчего же вы за такое бесправье не схватили самих воевод? Отчего же не бросились в погоню за лиходеями? — кричал Андрей, и его громовый голос не только возбуждал наступавшие ряды мстителей, но и смущал высыпавших на муры милиционеров.

— В погоню уже было поздно пускаться, а напасть в Батурине на царских стрельцов не хватило сил, да и было бы то уже явным клятвопреступным бунтом противу царского величества, противу нашего благословенного Богом державца… Как же дерзнули б мы на такое страшное дело без рады всех полков, всего народа и всей Украйны?

— Брешет он все, — крикнула своим отрядам Марианна, — ни одному слову этого аспида верить не можно! Это через его вероломство, клянусь вам, и Многогрешный погиб.

— Что же ты, пане, сваливаешь все пакости на стрельцов да на воевод, — обратилась она снова к Самойловичу, — а сам-то что теперь чинишь? Оправдываешь в универсалах разбой и насилие тем, что якобы гетман был действительно зрадником! Да ведь без громадского суда, по нашим статутам, не можно и простого казака связать, как собаку, и вышвырнуть на погибель, а не то гетмана? Да после этого всех нас будут шквырять батожьем, а вы станете оповещать, что так, мол, и след. Требуйте, братове, — повернулась она круто к своим, — всю старшину на суд, а коли она на суд к нам не выйдет, так разнесем и гнездо этих запроданцев, перевертней!!

— Старшину подавай сюда всю, а не то — всем погибель! — гаркнули на предложение Марианны атаманы, и на этот крик откликнулись перекатным эхом сомкнутые лавы мятежников.

Самойловичу почудилось даже, что и меж рядами защитников замка глухо пронеслось: «Что ж, — это правда!»

— Я передам ваше желание старшине и сейчас же принесу вам ответ, — промолвил он атаманам Гострого и быстро удалился с площадки над брамой.

А Марианна между тем поскакала на своем аргамаке вдоль стен и валов замка, покрикивая:

— Выдайте вашу старшину, выдайте, коли хотите спасти свои животы: старшина вас запродала в неволю!

Эти возгласы производили впечатление на милицию, а главное — на обывателей Батурина, и недовольство старшиной начинало охватывать толпившиеся группы, прорываясь то там, то сям сдержанным ропотом.

Время шло. Собравшиеся перед брамой атаманы повстанцев ждали решения генеральной старшины, а остальные готовились к приступу. Массы строились в густые колонны и надвигались со всех сторон к онемевшей, в ожидании смертельного боя, крепости. В передних лавах виднелись лестницы, наскоро смастеренные из древок копейных; во главе каждого отряда развевался цветной стяг, а по рядам колебались и перекрещивались блестящие линии копий, так что растянутые отряды издали напоминали какие-то ползущие чудовища, покрытые иглистою щетиной.

А внутри замка вдоль стен и бойниц бесшумно строились защитники крепости, обреченные на верную смерть. Многие шептали беззвучно молитвы и крестились нетвердою рукой. В бледных их лицах и в тусклом огне глаз отражалась тупая покорность судьбе; но в иных группах ропот и блуждающие взоры обнаруживали отчаянную решимость на все, ради спасения… Только те, что суетились еще около амбразур и тащили на себе к ним орудия, только те и казались теперь более бодрыми и равнодушными ко всему.