Руины Арха

Однако то, что под ногами, похоже, не лучше волкоршуна. Голени увязли в плите, та стала блестящей кашей из черных и серых зерен. Строгие черты соседних плит тоже меняются, блоки разжижаются в зернистое болото.

Волкоршун, упав впереди, тоже увяз, задняя часть тела погружена в трясину, грязь пузырится, урчит как голодный желудок, волкоршун месит кашу передними лапами, башка мотается, волны рева стряхивают со стен крошки. Кое-как разворачиваюсь на сто восемьдесят, ноги вытащить не удается, падаю вперед на еще твердые плиты.

Катя полусидит-полулежит на заднице, глаза вздуты, арбалет у стены, запястья и пятки уперты в пол, готовы отталкивать туловище назад.

Но все же бросается ко мне, судорожно подползает, наши кисти сцепляются в клубок, Катя изо всех сил тянет, болото уступает предельно неохотно…

Взгляд Кати приподнимается мне за спину, хватка слабеет, стеклянные сферы ее глаз отражают что-то живое со щупальцами.

Заглядываю через плечо.

Грязь вокруг волкоршуна вытянулась вверх короной тяжелых стеблей, выросты молотят зверя по хребту, по голове, погружая глубже и глубже в серую массу, грифон кричит, перья пропитаны грязью, отчаянные рывки, но удар по черепу – и рев стал глухим, жалким. Щупальца наваливаются разом, сливаются в купол, пузырь скрыл животное от света, погружает добычу на дно.

Вокруг меня тоже растут гибкие дубины. Арканы грязи оплетают бедра, пара щупалец тянется к Кате.

Та мои кисти выпускает, но я ее – нет. Щупальца дотягиваются до нее почти вплотную, Катя с силой выдергивает пальцы из моей хватки, визг, отползает в панике, змеи, потеряв цель, развернулись ко мне.

– Катя! – вырвалось у меня.

Не могу решить, что добавить – то ли «Беги!», то ли «Помоги!».

На щупальце, что тянется ко мне, с потолка на серебристой ниточке спускается красный паук, лапки втыкаются в грязевую кожу до корней, жвалы впились, паук сжался как кулачок.

Взрыв.

С другого бока от меня тоже бабахнуло, взрыв сзади, меня забросало котлетами грязи, однако ноги стали чуть свободнее.

Впереди глухо лопнул потолок, из тучи дыма и пыли камнепад, Катя с визгом откатилась, об ее бывшую лежанку разбилась глыба, черные пирамидки осколков сплющились в оладья под сапогами Бориса, тот упал из дыры в своде, в руках дробовик, волосы и щетина в пыли, глаза блестят, улыбка-оскал.

– Скорая помощь! – каркнул со злой веселостью.

Борис идет ко мне, щелчок дробовика, надо мной взвилась тень нового щупальца, выросло за спиной быстро.

Бах! – и верхняя половина хлыста в лоскуты, стебель кошмарной ромашки извивается, оседает в болото.

Борис подкинул дробовик, смертоносные блестящие трубки кувыркнулись, Борис поймал дуло, пред моим носом возникла рукоять. Хватаю обеими, Борис могучим рывком вытаскивает из серого клея.

Я в грязи весь, словно вылеплен из свежей глины, грузный элементал земли, но бегу за Борисом как страус. Борис проносится мимо Кати, та ухватилась за край плаща, девушку подбросило как пушинку, Борис даже скорость не сбавил, втроем убегаем по лестнице на этаж выше. Лишь там позволяем себе остановку, легкие пыхтят как единый паровой двигатель, из горла лестницы отрыгивается далекий вой трясины.

– Что за хрень? – спросил я сипло.

– Серна, – ответил Борис.

Молчим.

– По-моему, – говорит Катя сквозь отдышку, – в нашем мире так называется антилопа…

– Не знаю, – говорит Борис, – как в нашем, а в Руинах серна – это болото. Маскируется под часть коридора, а то и весь коридор. Говорят, корижоры произошли именно от серн, мол, зародыши корижоров. Есть и мнение, что серны – древние корижоры, можно сказать, дряхлые беззубые старики. Но какая версия есть истина, мне до груши.

Мы поплелись за Борисом.

На каждом шагу с меня падают, сочно шлепая, комья грязи, за мной след из лепешек, словно за пережравшей коровой, но это почти не смущает – рад, что выжил, хоть и радость какая-то тяжелая.

Катя смотрит то под ноги, то на стену со своей стороны, вроде как изучает мхи, шмыгающих насекомых. На меня смотреть не решается.

Она меня почти бросила. Пробую рассердиться, но тщетно. Поменяйся мы с ней ролями, не факт, что сам бы геройствовал.

Чтобы ее не мучить, перевожу взгляд на Бориса.

Подмывает спросить еще с начала нашего с ним похода, но опасаюсь, что Борис не захочет отвечать при Кате, даже при мне ни разу не объяснил внятно.

Догоняю Бориса.

– Не хочу быть слишком назойливым, – шепчу деликатно, – но кто эти восьмилапые камикадзе, которых ты с собой таскаешь? Где ты их вообще подцепил?

Борис тихо усмехается, взгляд в потолок…

Кажется, отвечать не хочет. Зря я прицепился, мало ли, какая у человека история, не всякое язык повернется рассказать, а я все же ему не брат, не сын, а просто пассажир, которого Борис везет, можно сказать, по доброте душевной. Учитывая, что главный лозунг здесь «Выжить любой ценой!», это с его стороны вообще подвиг.

Мой взор потупился, начинаю сбавлять ход, чтобы вновь поравняться с Катей…