Руины Арха

– Угу. Можете считать, Руины делают нечто подобное. Расставляют в нашем мире невидимые потусторонние сети, выжидают, а когда мы попадаемся, швыряют сюда. Предвижу вопросы и говорю сразу: что за сети, где расставлены и по каким критериям сеть выбирает добычу, не знаю. Может, случайно. Арх вообще обожает хаос и случайность. Кстати, говорят, Арх и есть та самая тварь, кишками которой являются Руины.

– Картинка жесть, – резюмирую я. – Хотя верится слабо. Очень уж геометрически правильные кишки у этого Арха. На плиточки поделены, линеечкой вымерены, да еще из камней. И держатся на соплях. По-моему, такой кишечник умеет лишь разваливаться. Куда уж ему переваривать…

– Плохо знаешь Руины, Владик, – отвечает Борис. – Хотя логика в твоих словах есть. Но я не рассказывал, как умирают старые корижоры.

– И как же?

– Старый корижор не может трансформироваться в истинный облик, так и умирает в камуфляже, в виде коридора. Так вот, есть мнение, что давным-давно все коридоры были корижорами, то есть, весь лабиринт был громадным кишечником, эластичным, упругим, пульсирующим и так далее. Как выглядит корижор, видел сам.

– Да уж, хрен забудешь.

– Но прошло время, кишечник начал стареть, терять упругость, подвижность, мясные стенки стали костенеть, плоть превращалась в камень, это привело к тому, что попадающая в кишечник добыча научилась выживать, сбегать от шипов, от рек пищеварительного сока, от мускульных тисков и прочих средств умерщвления. Это как пытаться выжить в ядовитом топком болоте, первым руинцам было на порядок хуже, чем нам, но выживали. И тогда сегменты кишечника научились имитировать коридоры, научились в таком состоянии выжидать долго, чтобы усыплять нашу бдительность. Но годы продолжали утекать, и кишечник окаменел полностью, так и остался в виде коридоров, время начало их рассыпать, лишь немногие сохранили способность превращаться в плоть. Хотя иногда рождаются новые корижорчики, есть даже версия, что этот молодняк скоро сольется в новый живой суперкишечник, вроде феникса, что возрождается из пепла.

– Жуть! – выдохнула Катя.

– Но ты, похоже, не веришь, – обратился я к Борису.

– Не верю, – согласился тот. – Как не верю и в байку про гигантские кишки, что плавают в космосе. Но многие верят. Например, адепты культа Кровавого Арха.

– Да уж, считать, что за всем стоит прожорливая тварь, вполне в духе людоедов… А сам ты веришь в какую теорию?

– Ни в какую.

– Серьезно?

– Абсолютно. Какая разница? Это ничего не меняет. Чем бы ни были Руины, они опасны, и надо знать, как выжить, а философия – на десерт. Если до десерта очередь вообще дойдет.

Я не стал вытягивать из Бориса жилы, хотя чувствую, от ответа уходит. Версия о Руинах у него есть, и он в нее верит. Не может человек не верить ни во что, атеисты – и те верят. Не в Бога, так в другое. В прогресс, например.

Пол задрожал. За горстку секунд дрожь взлетела по экспоненте. Я уже чувствовал однажды такую дрожь, и хвала гормонам, что страх в тот раз въелся в шкуру, иначе б сейчас шкура не среагировала вовремя.

Я отпрыгнул назад, ухватив в кольцо рук Катю, та вскрикнула, но я почти не расслышал, грохнуло страшно, мы упали, нас присыпало каменными листиками и зернами.

Из пола, где мы с Катей были только что, торчит нервод.

Борис по ту сторону живой сети, складки плаща колышутся после разворота, дробовик в ладонях опущен, сигарета из левого уголка оскала перекочевала в правый, кончик засветился оранжевым, пыхнул синий дымок, Борис голову медленно запрокидывает, ведя взор от корня нервода до верхушки, та вонзалась в потолок, крепкое словцо заглушил треск тока.

Щупальца распяли полость туннеля на копьях, тяжелые граненые острия вбуриваются в плиты, серый щебень брызжет плотными вихрями. Свободные хлысты извиваются, вспыхивают саблевидные блики, трещат искры, их белые ломаные цепочки льются, сплетаясь в ручьи, вдоль щупальцевых гребней.

Кнут рассекает воздух близко от Кати, та взвизгнула, я успел ее отдернуть, поднимаю на ноги, девчонку от страха трясет, удерживаю с трудом.

Мой взгляд скачет, ища выход.

В стене справа нет плиты, блоки вокруг пустой ячейки держатся на честном слове, на них черный цветок трещин.

Хватило пары ударов ботинком, чтобы этот натюрморт обрушился, брешь изрыгнула волну рассыпающихся брикетов в облаке пыли, вталкиваю туда Катю, ныряю сам.

Нас принимает коридор-сосед, треск и грохот здесь глуше, но по-прежнему хочется съежиться. Чуть поодаль стена выплевывает плиту, вслед за второй блеснула рукоять дробовика, в край третьей вгрызаются пальцы Бориса, блок исчезает. Тащу Катю к готовящемуся люку, ладонь толкает ее меж лопаток, Катя пробегает вперед.

Стену под моими ногами прошивает щупальце, спотыкаюсь, лечу как ракета, но в полете нервод лодыжку заарканил, меня рвануло назад, от впившихся шипов я вскрикнул раньше, чем от удара о пол, но и того не ощутил, чувствительность сжег разряд тока, меня парализовало, в глазах мигает темнота, линии размылись, могу лишь наблюдать, как зубастая веревка волочет меня в черную пасть стены.