Руины Арха

Барахтаются черные лапки, каждая как складной нож, бритвенный ансамбль рассеивает сложные блики, отсвечивают черные сегменты груди и брюшка, тупая мордочка крутится неповоротливо, качаются усы, жвалы пощелкивают, но лапами вверх миниатюрный бронированный вездеход не опаснее младенца.

– Плитожуки живут семьями, – говорит Борис, глядя на жучьи потуги. – Ставлю плащ, что стены и пол здесь засажены ими как просека пеньками, и сейчас пойдем выкорчевывать. Ночевать в коридоре с плитожуками – самоубийство.

– И не сомневался, – проворчал я.

– Даже скучно, – поддержала Катя. – Хоть бы кто удивил, заговорил по-человечьи, на жизнь руинную пожаловался, или, там, загадки в темноте… так нет же. Брюхо набить – и все.

– Брюхо набить и в нашем мире хочет всякий, даже тот, что в галстуке, нагламуренный и напарфюмившийся, – сказал Борис. – Только клыки и когти более изощренные, переориентировались с мяса на кошельки. Менеджер запудривает мозги, чтобы отдавали деньги за хлам. Не лучше этого жучка.

– А жук пудрит мозги? – спросил я.

– Плитожуки вылезают, когда жертвы проваливаются в сон. Умеют ловить момент. Может, когда спим, какие-нибудь гормоны сна с кожи испаряем, черт знает… Но жуки лезут, причем тихо, как ниндзя, не как сейчас. Этого я разбудил одной дрянью, он, можно сказать, пьяный. Плитожуки облепляют спящих жертв, лапы и челюсти выделяют секрет, который и снотворное и обезболивающее. Бедняг едят заживо, а те даже не чувствуют. Зрелище не дай бог… Наткнулся разок на их пиршество. Мужику руки-ноги обглодали до костей, кишки размотаны, кожа в лоскуты, кровищи озеро, бледнющий, – а дрыхнет. Да еще посапывает, улыбается, сны смотрит… Жуков я согнал, для бодрствующего безвредны, справится и ребенок, но будить не стал, все равно было поздно. Хотя бы умер в счастливом неведении.

Катя поежилась, носок сапожка пнул жука, тот закрутился как брейкдансер.

– Давайте прикончим.

– Нет, мы всех найдем и аккуратненько разбудим, – говорит Борис, – а потом сложу в торбу. Нужны живыми. На рынке за них дают прилично.

– Кому нужны эти людоеды?! – возмущается Катя.

– Людям. В качестве дойных коров. Их секрет применяют в руинной медицине. Анестетик при операциях, успокоительное… Бери свою новую клешню, Владик, легче будет выковыривать этих симпа…

Борис умолк, рот еще не закрылся, а выражение лица уже подозрительное. Хмурое. Борис оборачивается, взгляд скользит по залу.

Я напрягся. Тоже оглядываюсь… Вроде ничего, разве что плиты кажутся более… мрачными.

– В чем дело? – дрогнул Катин голос.

Борис быстро вынимает из торбы черную блестяшку. Сжимаю ладонь Кати, вглядываюсь в шайбообразный приборчик, ногти Бориса в него вгрызлись, похож на компас. Стрелка плавно поворачивается, замирает, Борис повел головой туда, откуда мы пришли.

– О нет!

Впервые вижу Бориса напуганным. Страх заражает, пронизывает даже острее, чем когда нападали жуткие монстры. Ведь тогда Борис не боялся.

Компас падает в торбу, лопата отлетает к стене, Борис пружинит, как зверь в западне, к прокопанной в углу завала дыре.

– Бежим!

Я инстинктивно за ним – но стоп: надо забрать из лагеря вещи.

– От кого?

– Бежим!!!

– В чем дело?! – чуть не плачет Катя.

– Темнеет! Воздух темнеет, сумерки!

– И что?

– Тьма! Тьма наступает, бежим!

– А вещи?!

– Плевать! Если Тьма накроет, нам конец! За мной!

Пока кричали, я успел к костру, рюкзак на спину, руку оледенила железная перчатка. Назад, пробегаю мимо Кати, тащу за собой. Плащ Бориса, как змея, скользнул по деснам каменного рта, исчез, мы следом.

Бежим в сторону, противоположную той, куда указала стрелка черного компаса. Несемся как кони, края обзора шатаются, мелькают подошвы Борисовых сапог, хлопает плащ, хлещет влево-вправо, как взбешенное пламя, на поворотах Борис исчезает вмиг, нам приходится тормозить, соображать, куда он вильнул.

Чую, приближается нечто страшнее любого монстра, но не понимаю, что. Иголочки страха, распирающие изнутри, вырастают в спицы.

– Борис, что это?

– Потом!

Убегаем от чего-то, а сумерки, что я заметил еще в лагере, сгущаются, скорость затемнения внушает ужас. Темнеет на глазах, будто Арх крутит регулятор освещения, плиты и воздух гаснут, как текстуры на дисплее, когда жмешь клавишу яркости.

Не сбавляя скорости, Борис хватает мою ладонь, от боли я чуть не взвыл.

– Руки не размыкать! – пыхтит Борис. – Я поведу, но когда Тьма накроет, не останавливайтесь! Бегите! Потеряетесь – все равно бегите, упретесь в тупик – бегите! Но не назад! В обход, на ощупь, ползите, падайте, но не останавливайтесь!

Борис договаривает, когда он и все вокруг уже стало черной проволокой контуров, а вскоре и она исчезла. Накрыла абсолютная тьма. Надсадные дыхания, бумы сердца, топот слились в яростный поток, несет вперед, иногда резко швыряет вбок, не соображаю, куда, лишь починяюсь потоку, который просто сумма наших инстинктов выжить.

На полном ходу споткнулись, нас разбросало друг от друга, пальцы расцепились, удар плечом о стену, падаю, руки тут же забились о пол, ищут спутников, но вокруг тьма, везде одна и та же, ориентацию теряю мгновенно, боюсь шагнуть хоть куда-нибудь.