Руины веры

Пацан слушается. Дрожит, но послушно сует ноги в огромные для него ботинки. Просовывает под подошву ткань и несколько раз обвивает подъем и завязывает узел на лодыжке. То же самое проделывает со второй ногой, а затем накидывает на себя куртку. Ему неприятно брать вещи этого типа, но, кажется, теперь он боится меня не меньше, чем его.

— Ему они больше не понадобятся, — говорю сухо. Выпрямляюсь, складываю нож, убираю в карман.

— Ты такой смелый, — внезапно выдает Мышонок, смотря на меня в священном ужасе. М-да.

— А ты дурак, что полез к тому, кто втрое старше и крупнее тебя.

— Он забрал мамино! — он переизбытка чувств Мышонок даже притопывает ногой в огромной ботинке.

Вздыхаю и говорю неожиданно мягко даже для себя:

— Твоя мама здесь, — касаюсь указательным пальцем виска, — и этого никому не отнять.

Резко замолкаю и прокашливаюсь, чувствуя себя неловко из-за минутной слабости.

Так, надо собраться, взять себя в руки и напроситься с пацаном. Или, на худой конец, проследить за ним.

— Иди домой, — говорю равнодушно, — или где ты там живешь, пока друзья этого парня тебя не нашли, — и отворачиваюсь. Иди, Мышонок, мне совсем неинтересно, у меня куча своих дел…

— А ты пойдешь со мной? — ребенок, ну нельзя быть таким предсказуемым! — Коэн всегда говорит, нам нужны смелые парни, и будет рад всем, кто умеет за себя постоять.

— Коэн? Кто это? — щурюсь. Солнце слепит глаза, и я не могу понять, с каким выражением мальчик произносит имя.

— Коэн, наш главный, — с готовностью поясняет Мышонок, — ты о нем не слышал?

Дергаю плечом:

— Не приходилось…

— Пойдем, они недалеко, — парнишка начинает пританцовывать от нетерпения, болезненно напомнив девочку из моего утреннего сна.

— Пошли, — соглашаюсь. — Кстати, меня зовут Кэмерон, можешь звать меня Кэм.

6.

Мы идем в молчании. Вернее, сначала Мышонок без перерыва болтает, видимо, от переизбытка впечатлений, но потом видит, что я морщусь от каждого его слова и если и отвечаю, то сквозь зубы, и мудро смолкает.

Знаю, веду себя не дальновидно. Этот мальчик, к тому же, обязанный мне жизнью, сейчас способен дать огромный объем информации, которую впоследствии мне придется добывать с трудом. Но сейчас я совершенно не в настроении.

Отвертка в глазу Боба — чистой воды самозащита, к тому же, он остался жив. А этот тип (не знаю его имени и, бог даст, никогда не узнаю) непосредственно моей жизни не угрожал. У меня была возможность отсидеться в заброшенном бараке и даже уйти в тот момент, когда несостоявшийся убийца объяснил свою позицию. Ему не было до меня дела.

Несмотря на погружение в неприятные мысли, замечаю, что шагающий рядом Мышонок, забавно переставляющий ноги в большой обуви, периодически обхватывает себя руками, а только видит, что я обращаю на него внимание, немедленно убирает руки в карманы.

— Ребра?

— Угу, — шмыгает носом мальчишка.

— Тебя надо перевязать.

— Сейчас доберемся до дома, там помогут, — Мышонок говорит настолько уверенно, что меня берут сомнения. — Помогут-помогут, — видимо, мальчишка замечает скептицизм в моем взгляде. — Они — моя семья.

Семья… Прекрасно помню снимок того, что вначале мне показалось пугалом. Сильно подозреваю, что бедолага тоже считал себя членом “семьи”.

— Как ты попал к ним? — пересиливаю себя и задаю вопрос.

— Я остался сиротой, — отвечает, будто этим все сказано. Молчу, и он таки продолжает: — Я сбежал из приюта, и скитался. Проклятые наткнулись на меня и приютили.

— Почему?

— Не знаю, — Мышонок снова шмыгает.

— Нет, — мотаю головой, — почему сбежал из приюта? — не понаслышке знаю, что такое приюты Нижнего мира. Мне “посчастливилось” пробыть там всего несколько месяцев до моего распределения на завод. И могу сказать, что жизнь в каморке общежития при заводе показалась мне гораздо терпимее. — Били?

Мышонок опускает голову и кивает. Его щеки становятся пунцовыми. Ему стыдно за то, что его били, и он не смог этого вытерпеть.

— А ты бил? — спрашиваю.

— Что? — вскидывает голову.

— Ты, спрашиваю, бил? Бил кого-то, кто младше и слабее тебя?

Глаза мальчонки округляются.

— Нет.

— Тогда чего краснеешь?

Он так долго смотрит на меня во все глаза, что спотыкается и растягивается на снегу. Приходится его поднимать за шиворот. Мышонок ойкает, адреналин покидает кровь, и теперь боль в ребрах дает о себе знать все больше.

— У вас там есть кто-то, кто сумеет правильно перевязать? — интересуюсь.

— Райан, он все умеет! — сообщает Мышонок с такой гордостью за товарища в голосе, что хочется зажмуриться.

Если не ошибаюсь, Райан Кесседи — главный помощник Фредерика Коэна, главаря банды, тот самый, о ком данных еще меньше, чем о Мышонке. Он еще и мастер-золотые руки? Интересно.

— Пришли, — сообщает Мышонок, указывая на длинное ветхое строение. — Туда.

Прищуриваясь, вглядываюсь. Это жилой барак, самый обычный, и уж точно не походящий на место дислокации преступной группировки. Между специально вбитых столбов протянуты веревки, на которых сушится белье, среди которого заметны детские вещи, крыльцо очищено от снега, наледь сколота.

— Вы живете здесь? — удивляюсь.