Руины веры

Дохожу до одного из грустно стоящих в темноте бараков. Ни о каких уличных фонарях в Нижнем мире нельзя и мечтать. Выпавший недавно снег дает какую-никакую видимость, и за это уже нужно сказать спасибо.

Вижу барак с вырванной с петель дверью. Вот она валяется неподалеку, став уже вполовину меньше. Видимо, кто-то находчивый использовал доски для растопки.

Сжимаю покрепче выданный мне Питом складной нож и приближаюсь к темному дверному проему. Мне надо где-то переждать ночь, и заброшенное строение — то, что нужно. Но осторожность подсказывает, что так мог подумать кто угодно, и место может быть занято.

Крадусь в тишине, пригнувшись и стараясь не шуметь, но моя предосторожность напрасна, помещение пусто. Насколько позволяют увидеть уже привыкшие к темноте глаза, здесь было много гостей до меня, жгли костры прямо посреди прогнившего пола, используя остатки мебели.

Тоже поднимаю несколько ножек от табуреток, выхожу на улицу и лишаю дверь еще одной доски. Она немного подгнила, и мне удается ее оторвать всего с третьей попытки. Это удача.

Стаскиваю добычу в выбранное место ближе к глухой стене и разжигаю костер зажигалкой. Простой нож и зажигалка — вот и все дары, полученные мною от моего “начальства”. При этой мысли становится смешно. Начальство — тоже мне… Несколько минут сижу, грею руки над огнем и тихо смеюсь, плечи трясутся, и когда позыв смеяться проходит, еще несколько минут не могу перестать трястись.

***

— Папа! Папа! Снег! — восторженно кричит девочка, подбегая к окну в просторной гостиной. Они только что вернулись из путешествия “в теплые страны”, и для отвыкшей от зимы девочки снег — праздник.

— Здесь всегда снег, — мягко напоминает отец, но все же отрывается от чтения, откладывает документы в сторону и подходит к дочери, мягко треплет по волосам. — Уже соскучилась по Аквилону?

Девочка молчит несколько секунд, задрав голову и наблюдая за танцем снежинок. Она чувствует восторг, белые “мухи” кажутся ей гостями из сказки.

— Я люблю Аквилон, очень-очень, — выдает она скороговоркой, чуть коверкая звуки. — Пойдем гулять! — девочка стремительно хватает отца за руку и тащит за собой к двери. Он смеется и не сопротивляется.

— Ну, что ж, пойдем, сделаем тебе снеговика.

— С морковкой? — тут же восторженно подхватывает девочка. — Честно-честно? С настоящей?

— Если мама выделит тебе морковку, — уточняет отец.

В глазах девочки озорной блеск предвкушения. Она бросает отцовскую руку и с топотом, свойственным детским ножкам, мчится на кухню.

— Маааам! Маааам! Папа сказал…

Вздрагиваю, резко просыпаясь. Сонно оглядываюсь и понимаю, что уже совсем светло, а мой костер давно потух.

И как только можно было умудриться уснуть в заброшенном доме без двери, куда за ночь мог войти кто угодно? Ругаю себя и поднимаюсь, опираясь о покрытую инеем стену. Рука скользит, пальцы зябнут. Ноги трясутся из-за того, что провели несколько часов согнутыми под неудобным углом.

Окончательно проснувшись, оцениваю новую одежду должным образом. Усни я в своем прежнем тряпье, кто знает, удалось ли бы мне проснуться.

Прохожу по своему временному пристанищу, разминая ноги, и думаю, где бы добыть еды. За два дня пребывания в Верхнем мире желудок успел разбаловаться и теперь просит есть. Скверно.

И тут слышу шум. Он раздается с улицы. Кто-то кричит, а потом доносится скрип снега, ругань, удары, снова крик. Детский крик.

Хмурюсь, закусив губу. Судя по звукам, на улице идет борьба между взрослым мужчиной и ребенком, мальчиком или девочкой — непонятно, голосок слишком тонкий и испуганный.

Стою и не двигаюсь, усмиряя резко подскочивший пульс. Нравы в Нижнем мире варварские. Вполне может статься, что это выяснение отношений между отцом и сыном, или дочерью. Ребенок мог в чем-то провиниться, и крики, которые я слышу, всего лишь часть воспитательного процесса, и посторонним не стоит совать в него нос.

Ухожу в тень, подальше от дверного проема.

Мужчина матерится, ребенок ревет.

Внезапно вспоминаю Мо, его белесые глаза и заискивающую улыбку.

Сами собой сжимаются кулаки. Нет, больше никогда не буду стоять в стороне.

Убираю руки в карманы и решительно покидаю свое убежище. Что я могу сделать против взрослого мужика — дело десятое. Стоять и слушать — не могу.

На ссору между отцом и сыном не похоже, а лежащий на снегу ребенок все же мальчик, маленький, лет десяти, а может, и меньше, тощий и слишком легко одетый даже для “нижнего”. Крупный мужчина за тридцать навалился на свою жертву, воткнув колено ей в живот и сомкнув здоровенные ручищи вокруг тоненькой шеи. Мальчик хрипит, глаза закатываются, скрюченные пальцы бьют по затоптанному снегу.

— Руки убери! — не знаю, откуда у меня этот командный голос, но он звучит так неожиданно на пустой улице, что душитель, и правда, убирает руки (а вот колено — нет) и удивленно пялится на меня.

— Малый, иди по добру… — рычит мужчина и смачно сплевывает в снег.

Он может убить меня одной левой, но мне не страшно. Нынче у меня слишком много шансов умереть, и очередной ничуть не портит коллекцию.

— Отпусти его, — говорю спокойно.