Рука, что впервые держала мою

Элина просит позвать мать. Незнакомец уходит, и вот застучали по коридору шлепанцы, все ближе и ближе, и тоска по дому сдавила горло, словно тугой шарф.

—  Aiti? [20] — вырывается у Элины слово, которое она не произносила уже много лет. Еще подростком она стала называть мать по имени.

— Элина? — отвечает мать. — Это ты?

— Да. — Элина, как мать, переходит на шведский.

— Как ты там? Как мальчик?

— Хорошо. Растет. Уже улыбается, а недавно начал… — Элина умолкает, услышав, что мать вполголоса говорит с кем-то по-фински:

— …В сад. Я сейчас.

Элина ждет, прижав телефон к уху. Кладет Ионе на спинку листок. «Ненадежный, змей, тот же человек…»

— Прости, — раздается голос матери, — что ты говорила?

— Ты занята? Давай перезвоню.

— Нет, нет. Это так… пустяки. Ты рассказывала про Иону.

— Все хорошо.

Ни слова в ответ. Опять мама с кем-то разговаривает? Или изъясняется жестами?

— Спасибо за его фотографии, — говорит мать. — Нам так понравились! («Кому это — нам?» — думает Элина.) Мы не знаем, на кого он больше похож, на тебя или на Теда.

— По-моему, ни на кого. Пока что.

— Ясно.

И снова молчание. Голос у матери напряженный, неестественный, будто рядом в комнате кто-то есть.

— Если я не вовремя, давай перезвоню, — предлагает Элина.

— Ты вовремя, — отвечает мать с легкой досадой. — Как раз вовремя. С тобой поболтать мне всегда приятно, сама знаешь. Нечасто выпадает случай. Ты вечно занята и…

— Не занята! — восклицает Элина. — Нисколько не занята. Жизнь у меня… весь день в четырех стенах… и весь вечер тоже. И я… — Голос Элины срывается. Хочется сказать: мамочка, мамочка, Aiti, не знаю, что происходит, почему Тед от меня отдаляется, не знаю, что делать, можно я приеду домой, прямо сейчас?

Мать продолжает:

— …Юсси на днях говорил, что девочкам наладили режим сна с рождения, в первый месяц. Есть книга, где написано, как правильно…

Юсси — брат Элины. Элина, стиснув зубы, слушает, пока мать рассказывает о книге, о режиме дня и о том, как ее четыре внучки крепко спят по ночам, даже сейчас, и как жена Юсси, толстуха Ханнеле, хочет пятого, но Юсси сомневается, впрочем, как и мать.

— Так Юсси сейчас у тебя? — спрашивает Элина.

— Да! — Голос матери вдруг светлеет. — Они приехали на лето — всей семьей. Юсси уже покрасил стены в гостиной, на очереди веранда. Мы с девочками каждое утро плаваем в заливе — их записали в секцию, помнишь? — и Юсси хочет сегодня покатать девочек на яхте, и я обещала чуть позже…

Элина прижимает к уху мобильник. Смотрит на ноготки Ионы — пора стричь. Смахивает с дивана крошки. Заметив на подушке пятно, переворачивает ее чистой стороной вверх. Убирает со спинки Ионы листок, подносит к глазам.

— Я хотела спросить, — прерывает она монолог об успехах второй внучки в игре на флейте, — хотела спросить, с папой… все было в порядке, когда мы родились?

— То есть как — в порядке?

— Как бы это сказать… не стал ли он чуточку странным?

— Странным?

— Ну… как бы объяснить… рассеянным. Замкнутым. — Элина ждет, прижимая телефон к уху, точно боясь упустить хоть слово.

— А почему ты спрашиваешь? — отвечает наконец мать.

Элина кусает губы, вздыхает.

— Да так. Просто любопытно. Слушай, Aiti, я вот что подумала… что, если мы… приедем?

— Приедете?

— В Науво. К вам. Я… я вот что думаю… ты ведь еще не видела Иону, а я… Да и Теду неплохо бы развеяться, и… я у вас уже сто лет не была. (В трубке тишина.) Что скажешь? — заканчивает Элина с отчаянием в голосе.

— Видишь ли, Юсси приехал на месяц, а потом возвращается в Ювяскюля, а девочки остаются со мной. На две недели — только я и они. А потом, наверное, Ханнеле приедет за ними… дай проверю… так что я точно не знаю, когда…

— Ладно, ничего.

— То есть будем рады. Девочкам не терпится посмотреть на Иону, да и мне тоже.

— Да ладно, не надо. Как-нибудь в другой раз.

— Может, осенью или…

— Мне пора.

— Может, в сентябре? Но дело в том, что…

— Иона плачет, я пойду. Пока!

Элину выдергивают из сна. Кажется, удалось поспать всего несколько минут. В комнате темно, только из окон справа льется слабый оранжевый свет. Иона плачет, зовет ее. Еще полсекунды она лежит на спине, не в силах подняться, словно Гулливер, привязанный за волосы. Потом, силой оторвав себя от матраса, бредет, пошатываясь, к кроватке, берет на руки Иону.

В темноте она меняет ему подгузник, кое-как, неуклюже. Иона весь напрягся от голода, дрыгает ножками, и Элина никак не может засунуть их в ползунки. Она пытается натянуть их, расправить ткань на коленках, но Иона сердито кричит. «Ладно, — бормочет Элина, — оставлю так». И, взяв его в охапку, несет в кровать и устраивается на боку, чтобы покормить.

Иона сосет, кулачки потихоньку разжимаются, взгляд блуждает. Элина лежит в полудреме: видит веранду в Науво, круглую головку Ионы в темноте, неподвижную воду архипелага в штиль, видит брата, уходящего вдаль по усыпанной гравием дорожке, видит картину, что писала еще до рождения Ионы, неровности холста под толстым слоем краски, снова Иону (он по-прежнему сосет), пересечение трамвайных рельсов на углу улиц в Хельсинки, видит…