Рука и сердце [сборник litres]

С того дня моя жизнь переменилась. Я сделался рьяным фанатиком, безжалостным ко всем, кроме тех, кто был мне близок. Будь моя воля, я истребил бы всех, кто от меня отличался. Я отказывал себе во всех земных удовольствиях и по какой-то неподвластной рассудку причине считал, что каждый отказ приближает меня к моей недостойной цели и после долгих поста и молитвы Бог пошлет мне силы для мести моему врагу. Стоя на коленях у постели Нелли, я поклялся вести чистую и добродетельную жизнь, если Бог услышит мои молитвы и вознаградит меня за это. Я предоставил все Его воле, уверенный, что Он найдет способ сообщить мне ее. Нелли слушала мои страстные клятвы с сокрушенным сердцем и потом долгими ночами лежала без сна, исполненная скорби; я вставал, готовил для нее чай и поправлял ее подушки, не понимая в своем странном и упорном ослеплении, что причиной ее душевных страданий были мои жестокие слова и богопротивные молитвы. Она ведь так и не оправилась от того удара в лесу. Мне неведомо, куда поразил ее камень, но тот случай имел ужасные последствия: у нее стали неметь руки и ноги, а потом она вовсе обезножела и слегла и до конца своих дней больше не поднялась с постели. Так она и лежала, опираясь на подушки, с ее светлого лица не сходила приветливая улыбка, руки вечно были заняты какой-нибудь работой, а наша малышка Грейс передвигала ее и приносила все необходимое. Как бы безжалостно я ни относился к другим, с Нелли я всегда был сама нежность. Правда, в отличие от меня, она как будто вовсе не заботилась о спасении души, и не раз, уходя из дому, я думал, что должен открыть ей глаза, сказать, какая опасность ей грозит и чтó потребно ее душе; каждый раз я собирался вечером сурово поговорить с ней. Но я возвращался, слышал, как она негромко напевает слова какого-нибудь псалма из тех, что, возможно, утешали святых мучеников, видел ее ангелоподобное лицо, исполненное смирения и радостной веры, и оставлял душеспасительные беседы до следующего раза.

Как-то вечером, давно, когда я был еще достаточно молод и полон сил, хотя уже разменял пятый десяток, я сидел один в кухне. Нелли, как я и сказал, не вставала с постели, а Грейс лежала в своей кровати рядом с ней. Я думал, что обе они уснули, хотя и не понимал, как им это удалось в такую непогоду. С вершины холма долетали гулкие порывы ветра, словно зов небес, а в перерывах между ними земля, казалось, дрожала подо мной. Дождь хлестал в окна и двери и словно горько плакал, умоляя впустить его. Я подумал, что сам Сатана вырвался на волю, и тут до меня вместе с порывом ветра как будто донеслись крики – мне показалось, что кричат души грешников, попавшие в его лапы.

Звуки эти все приближались. Я поднялся и пошел проверить дверь, потому что, не опасаясь живых, устрашился дьявольской силы, которая, как я думал, окружила дом. Дверь тоже сотрясалась, словно от смертельного ужаса, и я подумал, что задвижка не выдержит. Я стоял у порога, собираясь с силами, чтобы дать отпор врагу рода человеческого, коего в любой момент готов был узреть во плоти, и тут дверь распахнулась; кто это был – человек или дьявол? – в промокшем насквозь бедном, поношенном платье и сам весь основательно побитый бурей, потрепанный и жалкий.

– Впустите меня, – попросил он. – Позвольте мне укрыться. Я беден и не могу предложить вознаграждения. И нет у меня ни одного друга.

Он поднял на меня умоляющий взгляд, едва ли на что-то надеясь. И тут я понял, что Бог услышал мои молитвы: несмотря на все перемены, это был все тот же трусливый взгляд врага всей моей жизни. Окажись он незнакомцем, я не впустил бы его, но это был мой недруг, и я оказал ему щедрое гостеприимство. Усевшись напротив него, я спросил:

– Из каких вы краев? Не самая подходящая ночь для прогулок в этих местах.

Он быстро взглянул на меня и вновь опустил голову, как собака или дикий зверь.

– Вы ведь не выдадите меня? Я не долго вас обременю, уйду, как только буря утихнет.

– Друг мой, как я могу вас выдать? – ответил я, в страхе, что он ускользнет от меня. – Вы попросили приюта, и я готов разделить с вами все, что имею. Отчего же вы не доверяете мне?

– Оттого, – произнес он с горечью униженности, – что весь мир против меня. Ни от кого не видел я добра, а теперь за мной охотятся, как за зверем. Вам я скажу: я беглый преступник. Прежде я жил в Соули (кому, как не мне, знать это!) и теперь, как последний дурак, вернулся на старое место. Меня изгнали оттуда, где я хотел честно и спокойно жить, и разыскивают, и, если поймают, отправят назад в ад земной. Я не ожидал непогоды. Позвольте мне отогреться и отдохнуть, и я уйду. Сжальтесь надо мной, добрый человек!

Я с улыбкой рассеял его сомнения, обещал постелить ему на полу и вспомнил об Иаили и Сисаре[6]. Сердце мое рвалось из груди, как старая полковая лошадь при звуке трубы, и твердило: «Вот так-то, Господь услышал мои молитвы и снизошел к моим мольбам – настал час мести!»