Рука на плече

— Ничего он не умирает, Лу. Ты ведь была без очков, когда входила к нему, потому и не разобрала. Он спал.

— Может, я действительно ошиблась…

— Конечно ошиблась. Он спал.

Женщина наморщила лоб и рукавом кимоно отерла пот с подбородка. Она откликнулась, как эхо:

— Он спал, конечно.

— Скорее, Лу, ты уже целый час копаешься с этими крючками!

— Все, — тихо пробормотала негритянка, отступая к двери. — Я ведь тебе больше не нужна?

— Постой! — властно окликнула девушка, молниеносно надушив платье. Провела по губам помадой и швырнула тюбик рядом с незакрытым флаконом.

— Я уже готова, выйдем вместе.

— Я опаздываю, Татиза.

— Постой, я же сказала, что готова, — повторила девушка, понизив голос. — Только сумку найду…

— Ты не будешь гасить свет?

— Так вроде лучше, а? Повеселее как-то.

Они остановились на верхней ступени лестницы и одновременно оглянулись: дверь была закрыта. Неподвижные, словно окаменевшие, обе женщины слушали, как в гостиной били часы. Первой шевельнулась негритянка.

— Пойди взгляни, Татиза, — выдохнула она.

— Лучше ты…

Они быстро переглянулись. Пот струйками тек по зеленым вискам девушки, мутный, как сок из кожуры зеленого лимона. С улицы донеслось несколько долгих автомобильных гудков. Снова забили часы. Негритянка мягко отстранила девушку и на цыпочках начала спускаться. Внизу она открыла дверь на улицу.

— Лу! Лу! — испуганно позвала девушка, еле сдерживаясь, чтобы не закричать. — Постой, я тоже иду…

Не отрывая рук от перил, она стремительно сбежала по лестнице. Когда за ней захлопнулась дверь, вниз по ступенькам слетели несколько зеленых блесток, как будто хотели догнать ее.

Рождество в предместье

Перевод М. Волковой

С кино на дому у нас ничего не вышло: перед самым антрактом вскочил Педро-Блоха и заорал, что на экране все равно ничего не разберешь, что все это сплошное надувательство и он хочет деньги назад. Остальные тоже начали вопить и грозили разломать все стулья. Тут явилась моя мать, велела всем заткнуться и впредь запретила устраивать подобные сеансы в подвале. Она унесла с собой корзинку, которую я держал в руках, — было условлено, что в перерыве я буду ходить между рядами и выкрикивать: конфеты, печенье, шоколад!.. Хотя в корзинке лежала лишь горсть леденцов.

— Ты в главари не годишься, — обратился мой брат к Манеко. — На какие шиши теперь ясли для Христа делать будем? Я же говорил, что проектор не работает!

Манеко был сыном Марколино, бродяги из нашего квартала. Худой, грязный, а волос чернее, чем у него, я в жизни не видел.

— Осталось купить только небо, — вскинулся Манеко. — Синюю бумагу для неба и серебряную фольгу для звезд; звезды я сделаю. В прошлый раз я не сделал, что ли?

— Ничего не знаю. Главный теперь я, и все.

— Это мы еще посмотрим. Может, выйдем? — надвинулся на него Манеко.

Они направились на улицу. Мы молча шли сзади. Драка произошла под деревом, неравная драка, потому что мой брат силен как бык; он тут же положил Манеко на обе лопатки и уселся сверху:

— Проси пощады! Проси пощады!

Как раз в это время и появился Марколино. Он схватил сына за волосы, тряхнул его в воздухе и влепил такую пощечину, что тот отлетел в сторону и растянулся посреди мостовой.

— Дома еще поговорим, — буркнул бродяга, подтягивая ремень. Вечер был темный, но даже в темноте мы видели, что он пьян. — Пошли отсюда. Ну, быстро!

Манеко отер рукой кровь под носом. Его смоляные волосы спускались до самых бровей наподобие черного шлема. Он стянул на груди разорванную рубашку и поплелся за отцом.

— Вы все пришли? — спросила моя мать, увидев меня в дверях.

— Они там в бочке моются.

Мать слушала очередную историю по радио и штопала носки.

— Чем вы сегодня занимались?

— Ничем…

— Манеко был с вами?

— Только сначала, потом ушел.

— Этот мальчик болен, и болезнь у него заразная, тысячу раз тебе говорила! Сколько раз можно повторять, чтоб не водились вы с ним? Мальчик заразный, нечистый…

— У нас небо от яслей сгорело, а он один умеет звезды вырезать. Только он, понимаешь?

— Никакого сладу с вами. Если так дальше пойдет, не знаю, будут ли у вас на этот раз подарки в башмаках.