Рука на плече

Она знает, что надо мной, — сорокалетняя дура со своими бреднями, мечтающая о мужчинах, которые просят у нее губы, нет, не эти губы, другие! Чертов сон. Чертова жизнь. Остается только повторять, что он приедет за мной, этот Эмануэл со своими зелеными глазами и «мерседесом». Белым? Да, белым. Прелестно, как сказала Лорис. Продолжать это бессмысленное вранье, пока моя вытянутая физиономия не вытянется еще больше, у деревянного человечка был нос, который рос, — о господи, тошнит от этой унылой монашеской рожи. Слишком поздно, чтобы начинать, и с кем начинать? Женщин вокруг — только бери, молодые, старые, девочки двенадцати с половиной лет, а мужчины — пресыщенные, уставшие. Лорис все это знает, с кем она только не спала, где только не бывала! А я даже из собственного квартала не выезжала ни разу. Два-три поклонника, не проявлявших особой настойчивости, ни малейшего желания углубить отношения, да и вообще, где те времена, когда девственность ценилась? Равнодушный взгляд, тоскливая лень во всех движениях, так что Алисочка хочет сказать?.. Алисочка. Когда меня называют Алисочкой, я уже точно знаю, что ничего не будет, — друг, сестра и не более. Если бы, по крайней мере, не все эти первоначальные осложнения, деликатные подробности, некоторая необходимость, так сказать, приложить старание. Больше всего они боятся влезть в историю, связать себя чем-то. И вот я изображаю спокойствие, когда мне хочется орать, рвать на себе волосы от злости на самое себя: дура, кретинка, лучше быть уродиной, чем такой серой, ни рыба ни мясо. Мне бы деньги, о, с деньгами я бы показала: священная корова, оплачивающая свою свиту и Эмануэла в придачу, а почему нет? Хочешь «мерседес»? А самолет хочешь? А пароход? Что еще хочешь? Мой блистательный мужчина, покрытый позолотой, приказывай, любовь моя, хочешь, я сварю тебе обед? Начищу ботинки? Все что хочешь сделаю, я ведь существо низшего порядка, слабое, зависимое, пусть приходят феминистки и с презрением плюют в мою сторону, да плюйте сколько влезет! Идиотки, сунувшиеся в стан сильных, засучившие рукава и оскалившие зубы, боже, какая самонадеянность!

— У меня была эта картина, — продолжает Соланж, и я не могу понять, о какой картине идет речь. Я не отрываясь смотрю на золотую цепочку, охватившую ее щиколотку, — ноги у Соланж потрясающие.

Я быстро поджимаю свои. Я обычно так сплю. А утром начинаю с особой тщательностью чистить зубы. Мои хилые зубы. И моя надежда, что когда-нибудь наступит день. Надежда на крем от веснушек, на яйцо для жидких волос, на витамины. Ах, как хочется надеяться! «Крылья надежды», — сказал кто-то. Мне бы сидеть в своем болоте и не рыпаться, но когда я прихожу в себя, оказывается, что я уже лезу, лезу в гору, задыхаясь и сдирая ногти. Что это, гордость? А может, надежда — это и есть гордость?

— А чем он занимается, твой возлюбленный? — спрашивает Лорис, откусывая сандвич.

— Он врач.

Так и хочется сказать: гинеколог. Чего мне всегда хотелось, так это иметь любовника-врача. Чтобы он взял меня в свои опытные руки и рассказал мне обо мне самой, сначала хотя бы о моем теле, которое сейчас ведет себя как мой злейший враг. Чтобы я поняла наконец, что она такое, моя оболочка, когда его руки пройдут по ней уверенно и нежно. Пусть он, уже узнавший стольких других благодаря своей профессии и независимо от нее, пусть он примет меня, ибо время любви пришло! Тысяча извинений за затянувшуюся девственность, это не от ханжества, я-то знаю! Я бы согласилась и на молочника, и на булочника, что разносили по домам молоко и хлеб, но уже сто лет никто не носит по домам ни хлеба, ни молока. Мама открывала дверь, и запах горячего золотистого хлеба ударял в нос, иди сюда, детка, выбери себе кренделек — других радостей ее работа ей не принесла. Да, я сохранила себя до сих пор. И никогда раньше? Никогда. Это просто, Алис, он произносит: Алииис. Просто, как стакан воды, не зажимайся так, ты слишком напряжена, расслабься, что у тебя шея будто каменная, и не сжимай так зубы, а то доктор не сможет вырвать тебе зубик! Отец крепко берет меня за руку: идем, дочка, больно не будет… Я тихонько промокаю глаза салфеткой.

— Нет, я просто умираю от любопытства, в котором часу он должен прийти? — спрашивает Лорис.

Мои ногти впиваются в салфетку.

— Не знаю, придет ли он, у него сегодня дежурство, он уже предупредил меня, что сегодня вряд ли увидимся, у врачей всегда сложности с расписанием.

— И не говори.

Я откусываю горячий пирожок, вдыхаю ароматный пар от начинки. Превратиться бы сейчас в маленького муравьишку и исчезнуть в этом вулкане. Лорис уже все поняла, остальные еще сомневаются, но остальным наплевать, а ей нет. Я еще больше поджимаю ноги; куда бы убрать эти огромные ступни? Теперь Лорис интересуется, живу ли я все там же. Отвечаю, что да.

— Одна?

— С моим котом.

— Так он не свободен?

— Более или менее.

— Более или менее — это как?