Рука в перчатке

– …Но это вне области интересов для тех, кому не дано постичь, а недопонимание – один из самых распространенных недостатков. Впрочем, Шива и не требует понимания. Ни один древний или современный обряд во имя Шакти невозможно объять человеческим разумом. Три ступени: созерцание, принятие, проникновение. Мы не в состоянии понять то, что обожаем. Три исполнения: дисперсия, проникновение, омоусия. Второго можно достичь лишь посредством первого; третьего – лишь после достижения первого и второго. Три жертвы: я, мое я, я сам. Обрывки идентичности суть лохмотья несовершенства. Целостность предполагает и требует бесконечности. Другого пути к славе нет. Нет иного способа вхождения в вечный цикл, нежели путем распада личности на бесконечное число разрозненных частей, чтобы следовать за бесчисленными лучами, исходящими из трепещущего центра всемирной плоти… – (отступница поерзала на тахте, расцепила руки, опять сцепила их и застыла каменным изваянием), – в непрекращающемся движении. Обряды Шакти требуют духовного разрушения как прелюдии к смирению и великому восстановлению. Они стоят над физическим разрушением и более не требуют жертвоприношений в древних храмах. Я, Джордж Лео Рант, являюсь священнослужителем, верховным жрецом и буддийским монахом, и именно я взываю к вам из вечного цикла, в который вошел…

Полицейский в прихожей мог разобрать доносившийся из кабинета шелестящий шепот, лишь замерев и затаив дыхание.

Тем временем наверху, в своей комнате в конце коридора, Джанет Сторрс, с авторучкой в руке, сидела за письменным столом из южноамериканского кедра перед раскрытым блокнотом. Прежде она пользовалась карандашом, который проще было стирать, однако два года назад сменила карандаш на авторучку, чтобы навечно сохранить свои творения, если паче чаяния они приобретут хоть какую-то ценность. Джанет еще не переоделась в пижаму, но уже сбросила туфли и переобулась в шлепанцы. Она сидела, устремив глаза на трепещущую оконную занавеску, но ничего не видела, так как напряженно вглядывалась в свою душу. В конце концов она глубоко вдохнула и посмотрела в открытый блокнот.

Если нужно сказать тебе: «Мое сердце мертво,
Кровь застыла, и боли уж нет;
Я стою неподвижно в ночи, и рассвет
Найдет меня здесь, когда волшебство
Нового дня оживит все вокруг…

Внезапно по телу Джанет пробежала дрожь отчаяния. Она подумала: «Бесполезно. Мне все равно не закончить. Говорят, поэзия – это чувство, запечатленное в тиши и покое… Но, видит Бог, мне нет покоя… нет, нет и нет… какой там покой…»

Она уронила голову на лежавшие на столе руки, ее плечи судорожно затряслись, но ни единый звук не нарушил эту мертвую тишину.

Дальше по коридору, через три двери от спальни Джанет, на противоположной стороне, находилась комната, отведенная Стиву Циммерману. Отнюдь не лучшая из тех, что Берчхейвен мог предложить гостям. Здесь не было ванны, а только унитаз в нише. И все же эта комната была куда роскошнее того жилья, которое Стив мог позволить себе на Сто двадцать второй улице в Нью-Йорке. Белден или горничная, а возможно, они оба, были явно деморализованы произошедшим в субботу печальным событием: на вешалке не оказалось полотенец, в пепельнице на прикроватном столике со вчерашнего вечера остались окурки и обгорелые спички, а когда Стив попытался открыть стенной шкаф, чтобы повесить пальто, дверь заклинило и пальто пришлось бросить на стул.

Однако все эти мелкие неурядицы с легкостью отскочили от защитной оболочки сознания Циммермана. Мысли его были явно заняты чем-то другим. Итак, повесив пальто на спинку стула, он направился к окну и, распахнув его, выглянул в ночь. Снизу, откуда-то слева, доносились шаги – по террасе прогуливался полицейский. Стив отошел от окна, присел на кровать, почесал локоть и уставился на полку с книгами над прикроватным столиком с включенной лампой.

Десять минут спустя Стив, застывший все в той же позе, краешком сознания неожиданно уловил голоса, доносившиеся через открытое окно, по-видимому, со стороны террасы, так как слов разобрать было невозможно. Стив едва слышно пробормотал:

– Я обязан продолжить. Просто обязан. Начав это дело, я обязан довести его до конца. Обрушившиеся на меня события не придавят меня своим грузом. Ирония судьбы так далеко не заходит. Это было бы равносильно тому, как если бы Эйнштейн попал под грузовик.