Руки матери

Т. Фадеев РУКИ МАТЕРИ Рассказ

Утреннее солнце неторопливо, словно нехотя, поднялось из-за зубчатой стены дальнего леса. Его красные, еще нежаркие лучи коснулись верхушек темных, мрачноватых елей и пихт. Длинные тени упали на мокрый, серебристый от росы луг. Сизоватый, невесомо-легкий туман, низко стлавшийся над остывшей за ночь землей между раскидистыми кустами густого тальника, медленно и зыбко заколыхался.

Митя переехал вброд неширокий, с топкими берегами ручей, выбрался на проселочную дорогу, избитую копытами скота, изрезанную тележными колесами.

Голоса и свист мальчишек, гонявших лошадей в ночное вместе с ним, раздавались далеко впереди. Но Митя не спешил их нагонять. Опустив поводья, он ехал шагом, мерно покачиваясь худеньким телом в такт лошадиному шагу. Изредка он взмахивал веткой, отгоняя от босых ног надоедливых комаров.

Мите хотелось спать. Солнце приятно пригревало спину. В безучастной полудреме он не замечал прелести пробуждающегося утра: ни мокрых и блестящих от росы листьев деревьев, ни самой росы, хотя ее капельки, мелкие, словно бисер, то и дело вспыхивали под лучами солнца и, подобно причудливо нанизанным алмазам, сияли внутренним голубоватым светом.

Когда он подъехал к своему дому, солнце уже ярко освещало всю деревенскую улицу из конца в конец.

Митя слез с лошади, закинул поводья за кол деревянной изгороди. Бесшумно ступая босыми ногами, поднялся по прогнившим ступеням крыльца.

С тех пор как отец ушел на фронт, крыльцо заметно осело да и весь дом принял какой-то сиротливый вид.

Младшая сестренка Катька еще спала, разметав по измятой подушке свои длинные волосы цвета спелой овсяной соломы. Не без зависти посмотрел Митя на спокойно спящую сестренку и чуть грустно улыбнулся.

В переднем углу, на столе, покрытом домотканой скатертью, дожидаясь Митю, дымилась легким парком горячая похлебка в алюминиевой миске. Рядом лежали два ломтя ржаного хлеба и выщербленная деревянная ложка. Тут же стояла зеленая эмалированная кружка с уже процеженным молоком утреннего надоя.

Не дожидаясь особого приглашения, Митя сел за стол и принялся торопливо есть завтрак, приготовленный для него матерью.

В это время мать — еще молодая, но изможденная, с выражением постоянной озабоченности на лице женщина, — хлопотала у окна, собирая себе и сыну обед в поле.

В небольшой берестяной пестерь она положила четыре испеченные картофелины, пару луковиц, яйцо и бутылку молока. Краюшку ржаного хлеба она завернула в свой старенький, но чисто выстиранный головной платок и сунула сверток в пестерь: еда для Мити на весь день.

Себе в старую холщовую сумку она положила хлеб, картошку и лук, вместо молока налила в берестяной туесок жидкого квасу, а яйцо, подержав его в задумчивости на ладони и бросив быстрый и какой-то смущенный взгляд на спящую дочку, отнесла на кухню и там положила на низенькую, под стать Катькиному росту, лавку, рядом с кружкой молока и ломтем хлеба, оставленными дочери на обед.

После этого мать принялась торопливо одеваться. С деревянного колышка, прибитого в ряд с другими к стене возле двери, она сняла шабур из домотканого полотна. Когда-то крашенный черничным соком в синий цвет, он теперь совсем вылинял и потерся во многих местах. Надев шабур, мать подпоясалась.

В это самое время на деревне дважды ударили в подвешенный к дереву старый отвал конного плуга, заменявший собою колокол. Это бригадир оповещал колхозников о том, что пришло время выходить на работу.

— Ой, Митя, не опоздать бы! — с тревогой в голосе проговорила мать. Ты нынче последний день работаешь, завтра в школу. — Она вздохнула. Нынче вам и одного дня роздыху не дали, о-хо-хо… Ну да что поделаешь война!

Она накинула на плечо тускло и холодно поблескивающий серп и, прихватив котомку и туесок, пошла к двери, но у порога остановилась и вернулась к окошку.

На низеньком некрашеном подоконнике кучкой лежали сшитые ею с вечера маленькие полотняные мешочки. Наклонившись над подоконником, мать принялась торопливо натягивать мешочки на пальцы.

— Митя, помоги-ка мне, — скороговоркой попросила она. Митя уже поел и, встав из-за стола, собирался уйти. Он нехотя вернулся, но взглянул на руки матери — и его душу обдало леденящим холодом.

Кожа на руках матери была покрыта множеством больших и маленьких трещин. Так в засушливую погоду трескается намытый половодьем прибрежный ил. Но особенно страшными были пальцы, на каждом сгибе которых зияла кровоточащая рана.

Митя знал, что вода, солнце и ветер превращают даже гранит в пыль, а железо — в ржавую труху. Руки матери не были ни гранитными, ни железными. Одно только знали эти руки — работу. В зимнюю стужу и в летний зной, под проливным дождем и пронизывающим ветром, изо дня в день с раннего утра и до позднего вечера руки матери трудились: жали хлеб, косили траву, рубили дрова, разгребали снег.