Руки Орлака

– Но, мой добрый друг, зачем вам жить под башмаком у этого человека – теперь, когда вы легко можете продавать свои полотна?

Несогласно покачав головой, напоминавшей о временах Второй империи, мсье де Крошан возразил:

– И что я куплю за деньги, вырученные от продажи картин, такого, что принесет мне столько же радости, как сами картины? Свободу? И что мне с ней делать?.. Да и потом, я всегда питал к вашему свекру симпатию и думаю, не будь рядом с ним меня, медиумы и супруги Крепен давненько бы его разорили – его, а рикошетом и вас… Но вот что. Я там, внизу, навел справки: похоже, Стефен чувствует себя неплохо. Однако вы-то сами как? В порядке?.. Послушайте. Я лягу здесь, в соседней комнате. Когда вас начнет тяготить одиночество, позовите меня, хорошо?.. А пока что… чем вы можете меня угостить?..

Через какое-то время, под влиянием снотворного, которое мсье де Крошан украдкой подсыпал в ее чашку чая с флердоранжем, Розина заснула прямо в одежде. Старый дворянин взял ее на свои отеческие руки и, перенеся на кровать, укрыл одеялом. Шевалье и сам выбился из сил, пока против воли играл роль шута, пусть она и была ему привычна.

Рассвет 18 декабря выдался мрачным. Солнце заливало Париж тусклым светом.

При первых лучах Розина распрямилась на своем ложе, сразу же обрела присутствие духа и поднялась на ноги.

Было шесть утра. Через час Стефена должны начать оперировать.

Несмотря на то что в комнате было довольно тепло, мадам Орлак дрожала. То был тоскливый час. Чтобы не впасть в уныние, она с почти спортивным рвением занялась своим туалетом. Но от тревоги у нее сосало под ложечкой, как бывает при желудочных коликах. А от того, что она увидела вскоре, ее бросило в дрожь.

Среди характерного шума пробуждающегося города Розина уловила легкий гул, заставивший ее подойти к окну.

Еще почти не одетая, хотя очаровательная даже в столь скромном наряде, она содрогнулась от волнения, и ей показалось, что она покрылась инеем.

Выехав из-за поворота, к крыльцу клиники подкатил автофургон похоронного бюро.

Серралю, увы, удавалось спасти отнюдь не всех оперируемых!

Ничто не могло более наглядно подчеркнуть неуверенность этого мерзкого утра. Розина почувствовала, что сходит с ума от беспокойства. Мысленно она даже спросила себя, чем так провинилась перед Богом, что Он посылает ей подобное наказание.

Однако она ждала, когда фургон отъедет, и через несколько минут дождалась.

То было безмолвное и тайное бегство. Лишь двое родственников внутри в полном трауре. Какой ужас!

Розине открылась вся грязь этого дворца, обратная сторона славы, изнанка гениальности. К ее отчаянию добавилось философское уныние, какое охватывает любого мыслителя, который, проведя пальцем под бархатной обивкой трона, нащупывает шероховатое дерево. И потом с каждой минутой ей становилось все хуже и хуже. Этот мертвец, которого только что увезли как отныне ни на что не годный кусок плоти… все это лишь жутким образом подчеркивало, как сильно клиники похожи на мастерские. Живая плоть здесь обрабатывается скальпелем точно так же, как дерево фуганком и железо на прокатном стане… Если сейчас, во время трепанации, в черепе Стефена вдруг образуется непоправимая трещина, завтра фургон снова приедет, чтобы избавить завод от вышедшего из строя механизма!

Это было уже слишком. Розина быстро закончила одеваться и пошла просить мсье де Крошана составить ей компанию.

Он согласился. Все, по его словам, указывало на то, что операция будет удачной, но продлится долго.

Действительно, прошло три бесконечных часа, в течение которых славный шевалье напрасно делал все возможное, чтобы развлечь Розину. Молодая женщина его не слушала.

Закрыв лицо руками, она пыталась за счет силы воображения перенестись в операционную. Но под влиянием волнения и тревоги ей являлись самые немыслимые картины. Ее неведение упрощало то, что преувеличивала ее фантазия. Она видела открытый, словно котелок, череп, кровянистый мозг, похожий на те, что продаются в мясных лавках. Она видела щипцы слесаря, коловороты столяра, длинные ножи жреца, совершающего жертвоприношение. Серраль, в белой блузе – этакий подмастерье у булочника с руками мясника, – раздвигал, сверлил, резал с диким ликованием, забирая у какого-то обездвиженного животного капли жидкости или фрагменты мозгового вещества, которые он затем вживлял в мозг Стефена…

Розина чувствовала, что скользит вниз по ужасному, мерзкому склону.

Ее пытка закончилась: профессор Серраль передавал через медсестру, что все прошло хорошо и что, если не случится осложнений, господин Стефен Орлак, как ему кажется, должен выжить.

Розина упала на грудь мсье де Крошана и залилась слезами. Шевалье, и сам крайне взволнованный, принялся похлопывать ее по плечу. Но затем он весьма кстати вспомнил, что этот столь простой жест стал ныне слишком театральным, и из деликатности от дальнейших похлопываний воздержался.

С этой минуты мадам Стефен Орлак было разрешено видеть мужа – при условии, что эти посещения будут нечастыми.