Руки прочь, профессор

Все восприятие кипит. Нужно ведь не только делать свои грязные дела, но и вслушиваться – не доносится ли издалека постукивание каблучков библиотекарши. Или чей-то другой топот.

Впрочем, обед. Студентота не спешит за знаниями, а Мариночка Анатольевна не хочет отрываться от романа. Мне помогать незачем, Иванова, кажется, тоже тут в фаворитах, раз её до священных полок одну пустили.

Хорошо. Лучше просто не бывает. Никто не мешает мне делать то, что вообще-то в библиотеке делать не полагается. А как хороша холера сейчас – словами не описать. Можно только любоваться.

Бросаю взгляд на часы и понимаю – еще чуть-чуть, и я не то что её кончить не успею заставить, так и презерватив не надену. А значит, надо ускоряться.

Джинсы с неё долой. Трусы… Да черт с ними, не помешают. Судя по глазам девчонки – она где-то в районе “отчаянно мечтаю упасть в обморок”. Да кто ж тебе даст, кошка ты мартовская? Ты еще минуту назад на пальцы мои насаживалась. Губу закусывала, чтобы не орать.

– Иди сюда, – двигаю к себе, крепче стискивая ягодицу. Господи, какая же задница роскошная, хоть вообще от неё рук не отрывай. Так и ходи, держись за неё, как приклеенный. А надо оторваться. Штаны сами себя не расстегнут. И холера не расстегнет – у неё руки трясутся. Да-да, я знаю, она же в мою шею ими цепляется.

Возня с презервативом – торопливо-дерганная, невыносимо-долгая. Тому, кто три сраных года терпел одержимость, и двадцать секунд – вечность.

– Ну же! Давайте уже! – вот чего не ожидал, так это то, что из холеры моей это вырвется. Краду себе секунду, чтобы глянуть на неё. Вся горит, дрянь моя заклятая. Губы кусает, глаза блестят лихорадочно, щеки румянцем пылают.

А ведь правда хочет. Правда не терпится! Настолько, что даже забыла, где я её трахаю. Или не забыла? Шепчет-то все так же. Тихо-тихо, едва слышно, только для меня.

– Как скажешь, холера, – крепко стискиваю обе ладони на её заднице и толкаюсь внутрь.

И вот тут у нас находится тема для разговора…

10. Первый раз

– У тебя совершенно нет мозгов, холера.

Меньше всего ожидаю услышать в эту секунду от него именно эти слова. И встретить этот взгляд – пронзительный, но абсолютно безжалостный. Без тени сочувствия.

А потом становится больно. И он оказывается внутри. Будто на части меня сейчас раздирает. И зажимает мне рот. Рот, в котором почему-то солоно.

Ничего как прежде уже не будет. И мое самоуважение сегодня сдохнет уже насовсем. Потому что сегодня я отчаялась окончательно. Сломалась. Сдалась. Пробила последнее дно.

Он во мне. Он во мне! Мой лютый враг, самый ненавистный для меня человек сейчас находится внутри меня. Его член там, медленно движется. А сам Ройх смотрит в мое лицо своим холодным акульим взглядом. А еще, он мне за это заплатил. Какую-то совершенно ебанутую сумму. А мне… Мне просто жарко. Настолько, что я отталкиваю его руку ладонью, освобождая рот. Хватая губами воздух.

Господи, как же жарко. И безумно. И сдохнуть хочется.

Самое ужасное – мне не стыдно сейчас. Не противно. Думала – тошнить будет, если он ко мне хоть раз еще прикоснется.

Но нет, он касался, и казалось, что мое тело вновь и вновь ласкают молнии. Именно их жестокие, мучительные, но почему-то такие сладостные прикосновения достаются мне. И еще хотелось. Бесконечно…

Правда это было “до”. До того, как мучительная, но все же приятная истома сменилась этой болью. Болью, которую так сложно терпеть. Еще и молча.

– Смотри на меня, холера.

Желание покупателя – закон, да?

Что-то внутри сводит аж до крови. Ну а снаружи я открываю глаза на тихом рваном выдохе, совпавшем с еще одним вдумчивым толчком.

Бог мой, какой же он все-таки огромный… Я не смотрела, не хватило мне отваги, но по ощущениям – непонятно, почему еще член многоуважаемого профессора не проткнул меня насквозь.

И вот сейчас и его глаза нанизывают меня будто на невидимую нить. Темно-серые глаза, чьи радужки почти не видны из-за расширенных дыр-зрачков.

– Больно еще?

Киваю, не разжимая губ. Боюсь – что из них только крик и вылетит. И чуткая к громким звукам Марина Анатольевна придет и нас застукает.

– Так же?

Чуть дергаю подбородком из стороны в сторону. Боль и вправду медленно, но отступает на второй план. Я привыкла к боли. Не к такой. К боли от синяков – кулаки у моего братца всегда были тяжелые. К боли от отцовского ремня – он тоже никогда не отличался особой легкостью характера. К мышечной боли наконец. Два раза по будням я тренируюсь на пилоне по три часа к ряду. В субботу – четыре. После такого мышцы, разумеется, не рады моим пробуждениям с утра. Но именно поэтому сейчас я постепенно отстраняюсь от боли. Извлекаю из неё крупицы удовольствия. Хоть что-то…

Все происходит беззвучно.

Если до этого я еще пыталась огрызаться, а он – что-то говорил, сейчас – слов нет. Просто нет. Есть просто узкий темный пролет между книжными полками и беззвучный ритм неспешно ускоряющихся толчков.

Ни слова. Ни звука. Просто нельзя!

И глаза не закрыть – хищный взгляд мужчины, что сейчас лишает меня девственности, этого не позволяет.