Руки прочь, профессор

– Я не пойду, Ань, – качаю головой я, – не пойду. Никуда не пойду. Ни ко врачу, ни в полицию, ни к твоему отцу. Нет!

– Кать, – Анька шагает ко мне, руки опускает на плечи, – послушай меня, пожалуйста. Он ничего тебе не сделает. Он сядет. Сядет за изнасилование. Но ты не должна позволять ему и дальше держать тебя на крючке. Не ведись на угрозы. Чем таким он тебя запугивает, что ты сломалась? Ты… Ты ведь сильнющая. Я так тобой восхищалась…

…Но это в прошлом, конечно.

А уж в какую бездну упадет её уважение ко мне, когда я ей договорю всю правду – даже думать не хочу.

– Это не было изнасилование, Ань, – устало качаю я головой, – ни в один раз не было. Все разы я сама хотела. А сегодня… Сегодня скорее он на меня заявление может написать.

Я, конечно, в уме представляю то заявление с формулировкой “она сидела под моим столом и грязно насаживалась на мой член своим ртом, без добровольного моего согласия” – но факт остается фактом. Сегодня инициатива была моей. Это я хотела его так, что даже считая его женатым, с бешеной дури, мне было на это плевать.

Анька снова смотрит на меня во все глаза. Выискивает что-то глазами. Ищет-ищет, и никак не найдет при этом.

Потом встряхивает головой недоверчиво, оглядывается по сторонам.

– Пойдем выпьем кофе, – твердо говорит и кивает в сторону вывески “CoffeeOne”, подмигивающей нам из переулка, – я хочу услышать полный рассказ, а не урывочный. Потому что пока я вообще не понимаю, как ты во все это влипла.

Я пытаюсь на самом деле что-то ответить, но… Сил все еще нет. Позволяю утащить себя в кофейню, позволяю купить себе кофе, позволяю запарковать мою задницу за пластиковым столом на летней веранде кофейни.

– Ну, давай, рассказывай, – Анька раздраженно шарится по сумке, что-то ищет, швыряет на столешницу то помаду, то бумажки в прозрачном файле, – как ты вообще умудрилась-то?

Рассказ приходится цензурировать.

О том, что работаю я стриптизершей, не знает даже Анька. Я говорила про сменную работу официанткой в ресторане по выходным и в редкие ночные смены. Вот и сейчас рассказываю историю сближения с Ройхом с точки зрения этой легенды. Что увидел на работе, навешал за меня по морде кредитору моего братца, хотел было взять за помощь сексом – но я не согласилась. Потом – снова приперся ко мне на работу, два раза отбил меня от Вовчика, пострадал из-за него, как первый раз мы с ним переспали…

– Боже, Катька, – Анька закатывает глаза, – у тебя фетиш, что ли, на пострадавших? Надо Костру сказать, чтоб ногу сломал, тогда у тебя с ним точно выгорит?

– Не надо, – я критично морщу нос, – дело было не в том, что он был пострадавший. Просто тогда… У меня что-то внутри перещелкнуло. Я везла его домой и сама для себя повторяла, что ничего у нас не будет.

– И не верила?

– Нет, – качаю головой, – не верила. Процентов десять было той убежденности. А потом… И их не осталось. Я его хотела, понимаешь, Ань? – говорю негромко, уводя глаза в сторону. – Все разы хотела. Он мне крышу сносил. Вопреки всему.

– Кать, – Анька переплетает пальцы, кажется, обостряясь в скулах, – это ведь может быть защитной реакцией. Если ты не нашла в себе силы оказать сопротивление, тебе может начать казаться, что ты этого хотела. Так проще. Это ведь все знают. И ты… Просто не оправдывай Ройха. Не вини себя в том, что он тебя домогался. Ну с чего бы тебе его хотеть? Он же старый…

– Он взрослый, Ань, – поправляю я, покачивая головой, – взрослый зрелый мужчина. Но ведь дело не в возрасте совсем.

– А в чем тогда?

– В том, что я с первого курса на него залипала, – проговариваю и жмурюсь, будто сама себе оплеуху залепляю, – лучший наш препод, да еще и такой шикарный, будто из люксового порнофильма вылез. Конечно, он взрослый. Я о нем и не думала. Была уверена, что он на соплюху с первого курса не посмотрит даже. Но геометрию зданий зубрила как прокаженная, лишь бы лишнюю его одобрительную улыбку получить…

– Ты серьезно сейчас? – Анька шепчет полузадушенно, вцепляясь в край стола. Наверное, ей сейчас меня придушить хочется…

– Никто ведь не знал, что он такой мудак, – тихо откликаюсь, находя взглядом окно, – когда ты ко мне пришла, тогда, после экзамена, вся в слезах… Мне… Так паршиво было…

– Кать… – Анька пытается что-то сказать, но я качаю головой.

– Не надо, пожалуйста. Я знаю, что ты обо мне думаешь. Нет таких слов, что я себе за все это время не сказала. Я… Что-то с этим сделаю. Только не сегодня. И не завтра. Завтра еду к матери в больницу, первый визит после операции. А ты… Если перестанешь со мной общаться – я пойму. Только… Если ты кому-то расскажешь что-то… Я буду отрицать, Ань.

– Почему?

– Потому что не хочу больше быть источником его неприятностей, – произношу, нашаривая в кармане куртки сотку за кофе. Выкладываю её на стол перед Анькой – у неё по-прежнему совершенно неподвижное, практически мертвое лицо, – долги отдам как смогу. Я ничего не забыла, у меня все записано.

Ставить точку в таких разговорах – самое тяжелое. Потому что надо встать, развернуться спиной и чувствовать, как в спину тебе смотрит человек, которого ты предала.