Руки (СИ)

Не тут-то было. Кабуто, совершенно точно заснувший в рекордные сроки, спокойно лежать не хотел, норовя наползти на Учиху, стиснуть его, как мягкую игрушку, или уткнуться носом в шею. Короткий тычок под ребра ничего не дал — Якуши даже проснуться не соизволил, кто бы о бдительности говорил, — попытки высвободиться — тоже. Можно было бы спихнуть беспокойного соседа на пол, но тут уже взыграло упрямство. В итоге Учиха спеленал Кабуто одеялом и для верности обнял поверх, не давая импровизированной гусенице размотаться.

Только он задремал, как гусеничка продемонстрировал свои змеиные корни и извернулся, утыкаясь носом ему в шею. Не разворачиваясь из одеяла. Саске закатил глаза, решил, что всё не так плохо, если он будет лежать спокойно…

…утро началось с весёлого смеха Орочимару.

Учиха разлепил глаза, чтобы посмотреть на него с максимальным укором. Кабуто посасывал его воротник и просыпаться не желал.

— Надеюсь, хотя бы вы не таращились на меня несколько часов, сенсе-ей?

— Нет, ну что ты, Саске, ну что ты… Я сразу же себя выдал. Освободиться можешь?

— Вполне, — парень разжал руки, аккуратно отцепляя Якуши от своего воротника. — Вылазка? Или просто Кабуто потеряли?

Якуши с таким положением дел был отчаянно не согласен и потянулся к другому концу его воротника.

— Какая интересная техника обращения с Кабуто… мне как-то в голову не приходило его связать.

Тот с трудом проморгался, осознал, где находится, чем его связали и, главное, что на пол до сих пор не отправили.

— Простите, Орочимару-сама, — тихонько заскулил он.

Были бы ушки, он бы их виновато прижал к голове.

Саске подозрительно посмотрел на Якуши. Потом на санина. Снова на Якуши. Вывод, что понадобился именно Кабуто, напрашивался, но крутилась в голове еще одна мысль.

— Ты что, и на Орочимару так таращился?

— Пытался, — согласился Змей. — Но был выгнан за дверь.

Кабуто кивнул, выпутался из одеяла, надел сандалии и выразил готовность к труду, обороне и возможному наказанию.

— По крайней мере, сегодня он спал, — философски сообщил Учиха.

Виноватое сопение стало совсем невыносимым.

— В следующий раз приходите оба ко мне, — попросил Орочимару. — Кабуто, тебя ждёт седьмая лаборатория. Саске, вылазка.

— Понял, Орочимару-сама, — кивнул Якуши и двинулся к двери.

Учиха и вовсе ограничился кивком, обойдясь без слов. Задание он знал, снаряжение носил с собой постоянно — точнее, это Орочимару проповедовал подход, что со всякой мелочью его ученики должны справляться без дополнительной подготовки, — карты изучил. Где выход, знает.

Оставалось только одно.

— Орочимару, а ты сладкое любишь?

— Люблю. Особенно мятные конфетки, — отозвался Змей, цапнув Кабуто за плечо и приобнял его. — Хорош сопеть, я не злюсь.

— Конечно, Орочимару-сама! — бодро, восторженно.

Саске вздохнул. Что-то ему подсказывало, что Якуши еще приручать и приручать.

*

Кабуто растирал кристаллы в порошок, сосредоточенно следя, чтобы ни одной крупной гранулы не оставалось. Это очень медитативное занятие, и ему не оставалось ничего, кроме того, чтобы думать. Конечно, до великолепной чёткости, остроты и выверенности разума Орочимару-самы ему было ещё далеко, но почему же не попытаться хоть немного приблизиться к идеалу?..

Якуши закусил губу.

Повод для размышлений у него был. Всего один вопрос. Один-единственный простой вопрос выбил его из колеи. Какой у него любимый цвет. Саске с этим пристал вчера, и этот вопрос, честно говоря, застал его врасплох.

В детстве ему нравился бледно-зелёный, как цвет мистической руки, цвет особенности, цвет, дарящий надежду на исцеление. Потом любимым стал тёмно-бордовый, глубокий, густой и мощный, не кровавый, но именно бархатный. Когда он работал в Кумо, он любил серый. Глубокий, наполненный смыслом, такой разный… Он любил белый в Суне — облако, чистоту и отсутствие пыли. Он любил чёрный — глянцево-чёрный, как цвет волос Орочимару-сама…

И не любил ни один из них.

Привычки, любимые блюда, любимые места выдают шпиона вернее, чем внешность или манера драться. Внешность? Обознались! Ой, неужели у меня есть родственники? Но привычки и вкусы… вот что создает личность, вот что запоминают люди.

Дети, подростки, они всегда подражают, пытаются стать похожими на кого-то… Надевают маски, лепят себя под них, пока она не отпадает, оставив лицо застывшим в своей форме. Но ему… ему слишком часто приходилось маски менять, порой — отрывать с кровью и болью. И его лицо так и не сформировалось.

Нет любимого блюда. Нет любимого цвета.

Нет права претендовать на хоть какое-то подобие любви или уважения. Некого любить, только оболочка бегает, у которой и целей своих нет… Зато цели Орочимару-самы… умные, хлёсткие, масштабные! Пусть у него так и не появилось собственного лица, и поздно уже надевать формирующую маску… но он всё ещё может быть хорошей тенью.

Лишь бы её не пытались вытащить на свет.