Руки женщин моей семьи были не для письма

Одно из моих главных и первых читательских ощущений от прочтения этой книги — это эффект узнавания ключевых тем, тропов, мотивов, метафор и символов иммигрантской диаспорной феминистской литературы, которые вместе с тем обретают в тексте свои особые черты, которых не найти в афроамериканской, карибской, латиноамериканской традициях, в постколониальном феминистском и квир-романе. Глория Ансальдуа, Сандра Сиснерос, Тони Моррисон, Элис Уокер, Одри Лорд, Эдвидж Дантика, Арундхати Рой, Ивон Вера, Джамейка Кинкейд стоят за спиной Еганы Джаббаровой, но не мешают звучать ее собственному голосу в сложном созвучии феминистского письма. Так, мечта о голубых или зеленых глазах отсылает нас к первому роману Тони Моррисон «Самые голубые глаза» с его темами насилия, страдания, сиротства, смерти, перекликающимися с готовностью ради светлых глаз иметь в предках белую рабыню, обеспечивающую вход в мир белой красоты через двери насилия. А сама гибридная форма исповедального письма Еганы Джаббаровой близка к знаменитой биомифографии Одри Лорд «Зами: как по-новому писать мое имя» (1982), где автобиографический элемент так же уравновешивается мифическим и мифотворческим, а личное свидетельство, в котором тело выступает в активной роли творца и одновременно архива пережитых травм, перерастает рамки фактографичности, превращаясь в обобщение или троп.

Болящие и зудящие скобы, которые скрепляют череп героини повести, есть и у самого текста. Возможно, наиболее внушительная и болезненная скоба — это по-фаноновски прямолинейная и яростная мысль о жестокости несвободных, о насилии и черствости как форме компенсации за собственное бесправие. Прежде всего это касается мужчин, вымещающих собственные комплексы и унижения на зависимых от них женщинах и детях. Длинная вереница подобных героев переходит из одного феминистского постколониального текста в другой. Важным лейтмотивом здесь являются взаимоотношения матери или отца и ребенка, как одного из многочисленных «порабощенных» несправедливого мира. Самые очевидные параллели к повести Еганы — это «Автобиография моей матери» (1996) Джамейки Кинкейд с ее жестким авторитарным образом отца, выкроившего себе определенную нишу во властной иерархии колониальной культуры, и «Полевые исследования украинского секса» (1996) Оксаны Забужко. Правда, в них в большей мере акцентированы политические и социальные элементы саморазрушительной ярости, жестокости, коротких вспышек негативной свободы загнанных в ловушку героев. Порожденные бедностью, унижениями, навязанным комплексом вечной жертвы, страхом, выстраиваются уродливые отношения мужей и жен, детей и родителей, вымещающих на слабых собственную виктимность, бесправие и разочарования, воспитывающих в них покорность. У Забужко эта тема обрела еще и советско-патриархатный привкус в жестком развенчании фигуры проведшего полжизни в лагерях и сломленного страхом «тунеядца» отца, как основы негативной самоидентификации дочери в мире, где можно быть только жертвой или палачом. Текст Еганы Джаббаровой невозмутимо сообщает нам порой о не менее страшных фактах, но он при этом лишен безысходности дихотомии жертвы и палача. Напротив, сам акт его написания и есть попытка вырваться из этой дилеммы, и, как мне кажется, успешная.

Книга еще раз напоминает нам о повторяющемся из поколения в поколение отсутствии выбора или выборе ради выживания и многолетней тоске по несбывшимся жизням. Это так и не выучившаяся на врача мать, не ставший дальнобойщиком отец и несостоявшийся географ дед. Лишь сама героиня, невзирая на немыслимые препятствия, упрямо становится той, кем хочет, хотя и платит за это очень высокую цену, а болезнь ее по сути предстает не просто как следствие домашнего насилия отца, а как своеобразная жертва, принесенная за всех (про)молчавших предков и современниц. Это материализованная боль нескольких поколений женщин ее семьи, скованных страхом и, как следствие, молчанием. А болезнь выступает как эманация этого страха и молчания. Принужденный к молчанию в конце концов разучивается говорить. Мироздание наказывает его тем, что отнимает у него эту способность. И вернув ее через боль и страдания, авторка решает не молчать, а писать. В этом, на мой взгляд, и состоит основной ре-экзистенциальный посыл книги.