Рукой подать

чтобы заново,

чтоб – с начала

раствориться в твоих недрах.

Старый город,

мой друг – мой недруг…

Просит душа кочевья

Лето уходит.

Робко бросает осень

первый тревожный взгляд через порог.

И поспевают яблоки,

и выносит

бабушка к чаю яблочный пирог.

День уходящий

тает в заре вечерней,

небо прошито нитью

звёздных дождей…

лето уходит –

ищет душа кочевья

и – не находит,

и не найдёт нигде.

Разве что в дальних,

мятных сумерках летних,

где моя тень притаилась в тени стола,

где перемешан день первый

с днём последним,

ветхая скатерть крахмальна и бела…

Лето уходит.

Воздух – нежнее шёлка.

Теплится память – тихая свеча.

А на столе

дышит пирог с грушовкой,

в узких стаканах

медленно стынет чай.

И оживают

в синей поре вечерней

с детства знакомые,

лёгкие шаги…

Лето уходит,

просит душа кочевья,

и на подходе

яблочные пироги.

Не разгадать –

не объяснить, зачем я

осени жду,

светлых надежд полна.

Лето уходит,

просит душа кочевья,

значит, ещё

помнит свой дом она.

СЛОВО – МОЁ ЛОГОВО

Я становлюсь немногословна

Я становлюсь немногословна,

хотя ещё

от всех невысказанных слов мне

так горячо.

Всё менее сентиментальной

я становлюсь

и переделать мир глобально

уж не стремлюсь.

Чтоб волки сыты, овцы – целы,

чтоб все равны;

Мечты Томазо Кампанеллы,

уже смешны...

Но ближе откровенья Ницше,

что так точны;

Ты переделать мир стремишься?

С себя начни.

По-прежнему не понимаю,

зачем я здесь,

и мир всё чаще принимаю

таким как есть…

Исцеление Словом

Память затворницу-душу вгоняет в озноб.

В реку забвения падая снова и снова,

мёрзнет душа и согреться пытается Словом,

не совладая с открывшейся раной сквозной.

Сердце, рванувшись вослед за озябшей душой,

не успевает: вот-вот разорваться готово.

Систола или диастола – только бы Слово,

Слово на рану сквозную ложилось как шов.

Стихнет озноб.

Отогреется горе-душа.

Раны душевные словом врачуют издревле.

Память, уютным клубочком свернувшись, задремлет.

До пробуждения вдох

или выдох,

иль шаг...

Заноза

Не отвечать на письма и звонки.

Едва-едва друзьям кивать при встрече.

И сокрушаться – ночи коротки,

и ждать с утра, когда настанет вечер.

И проклинать мучительные дни,

в которых неизбежны разговоры,

и, избегая праздной болтовни,

смотреть в глаза отсутствующим взором.

Стать схимницей. Затворницею слыть,

диковинный росток в себе лелея,

что требует то водной гладью плыть,

то вдаль брести по липовой аллее.

И повсеместно ощущать её,

строку, ниспосланную кем-то свыше,

что как заноза спасу не даёт.

Её и лишь её повсюду слышать.

Безумие не кончится, пока

на чистый лист после бессонной ночи,

не выльется начальная строка,

истоком став для следующих строчек.

А мне долги раздать бы по звонкам

и в запоздалых письмах извиниться,

пока занозой новая строка

в распахнутое сердце не вонзится.

* * * ("Ты притворялась, девочка-актриса...")

Ты притворялась, девочка-актриса,

ты попросту лгала в своих стихах;

На первый взгляд, исполненные смысла,

слова вскипали на твоих устах.

Ты о любви с таким писала пылом,

что на бумаге плавились слова.

Позволь тебя спросить: «А ты любила

хоть раз, но так чтоб кругом голова?»

Ты и о смерти мастерски писала,

о тенях и о сумерках густых;

Позволь тебя спросить: «А ты стояла

хоть раз у той, у роковой черты?»

Кокетливо, приличий не нарушив,

приоткрывала что-то там в душе;

А ты хоть раз бы обнажила душу –

негоже душам шастать неглиже.

Пустых метафор пышные кулисы,

эпитетами пышет пиитет…

Да ты актриса, девочка, актриса!

Ну, кто тебе сказал, что ты поэт.

Иная судьба

А может, нас ждала судьба иная,

в которой были б небеса глухи,

и не рождались бы на свет стихи.

И, откровенья этого не зная,

мы жили бы – послушны и тихи.

И наши домочадцы были б рады...

А в сущности, что человеку надо?

Чтоб полной чашей назывался дом...

Идиллию представила с трудом.

Не для меня она,

и я готова

всё в жертву принести во имя Слова,

Но только, близких охрани, Творец,

пусть будет ровным стук родных сердец....

Предзимье

Петлёй затянулось предзимье,

стал пленом дождливый рассвет,

осенняя анестезия

сошла потихоньку «на нет».

Но, боль притупляя, по венам

скользит стихотворный поток,

в котором всё так откровенно, –

нет смысла читать между строк.

В котором, во взглядах прохожих,

чуждинка, как льдинка остра.

В котором саднит непохожесть,

как будто ожог от костра.

Там плачется мало да редко,

глаза и скупы, и сухи.

Там в сердце предзимья, как в клетке,

иные томятся стихи.

Не жду… По осенней грязи им,

как мне, не добраться домой.

Тепло. Затянулось предзимье.

Но… холодно, словно зимой.

В дождливый день

В дождливый день сжимается пространство

до уголка в прокуренной квартире,

мой друг – поэт, с завидным постоянством

находит в нём свои ориентиры.

Себя не мысля без осенних ритмов,

он знает: солнце ждёт за облаками.

Он прячет в середину слова рифму,

меня в стихо-творенье вовлекая.

Там смещены границы, грани, время,

там небо серо, но отнюдь не хмуро,

там чёрный кот у печки мирно дремлет,

и душу лечит дождь акупунктурой.

Все окна настежь в доме у развилки,

там верят: солнце ждёт за облаками.

Там лист кленовый, обнажив прожилки,

смешался на столе с черновиками.