Рукопись Бэрсара

Я ехал и думал о Суил. За одно я могу поблагодарить этот мир: наконец-то Миз ушла из моей души. Не сразу и не легко – я и сам не знал, как крепко это во мне сидело. Словно невзрачный сорняк с огромными корнями; как будто немного места занимала она в моей жизни: жалкий остаток, не отнятый работой – а оказывается, нет местечка, куда бы не пророс один корешок, и всякая мысль отзывается болью – нет, уже не о ней. О том, что целых восемь лет она не любила меня. Оказывается, я покупал её за деньги и за тряпки, и думал, что она меня любит, и прощал ей за это все – даже то, что не надо было прощать. Я почти не думал об этом в аду двух последних лет, но в Квайре эта боль вдруг проснулась во мне, и мучила, и будила по ночам… ещё долго болело бы, если бы не Суил.

Я не заметил, как это все началось. Просто думал о хуторе Зиран, а оказалось: о Суил, о Квайре – а оказалось: о Суил. О работе – а оказалось: о Суил. Я сам удивился, когда это вдруг понял. Что для меня Суил? Милая девочка, деревенская простушка себе на уме. Что бы могло нас связать? У меня не было даже влечения к ней. Сколько раз во время наших осенних походов мы лежали вдвоём за кустами, пережидая стражу, однажды нам пришлось ночевать в каком-то складе, потому что мы не успели уйти из Квайра до закрытия ворот; сколько раз я брал её на руки, перенося через ручей, – и ни разу ничего не шевельнулось во мне. Она оставалась для меня почти ребёнком, приёмной дочерью Баруфа – и это исчерпывало все.

А теперь я думал о ней. Думал сладко и безнадёжно, не как мужчина о женщине; я не мог представить её ни возлюбленной, ни подругой – мне просто нужно было, чтобы она была в моей жизни, и я мог бы вот так безнадёжно и томительно думать о ней.

Состояние, характерное для подростка, очень забавно для немолодого мужчины, над этим стоило посмеяться, я и смеялся, смеялся, пока путался в снегах бесконечной морозный день, но снова зарозовело небо, кони вышли на утоптанную тропу, и Эргис обернулся ко мне:

– Скоро. Чуешь, дымом тянет?

Пожелтели и умерли розовые блики; тропа вильнула в последний раз и вытекла на поляну. Просто сказка: дремлет под белой шапкой избушка, тёплый свет из окошка упал на снег – только вот трое солдат у крыльца не вписываются в картину.

Я спешился, бросил кому-то поводья, с трудом открыл разбухшую дверь.

Привычные декорации: тяжёлые бревна стен, блестящий от копоти потолок, грубый стол посредине. Только на нарах роскошная черно-багровая шкура, и на столе не лучина, а саккарский светильник-ладья.

Тубар не встал мне навстречу – только чуть отодвинулся от стола и подчёркнуто уронил ладонь на рукоятку сабли.

Я поклонился.

– Приветствую вас, доблестный тавел.

– И я вас, биил…

– Бэрсар.

– Известная фамилия.

– Я не делаю ей чести.

– Что же так?

– Я – первый бунтовщик среди Бэрсаров.

Он хмуро поглядел на меня, пожал плечами и приказал:

– Раздевайтесь!

Вовремя, потому что я был озадачен. Что-то тут было не то. Если Тубар сам тайно приехал на эту встречу, почему он так осторожен? И я неторопливо – много дольше, чем надо – снимал сатар, куда его деть, и, наконец, кинул на нары в стороне от роскошной шкуры. Отправил тапас, пригладил волосы и спокойно встал перед Тубаром.

Он зорко разглядывал меня небольшими тёмными глазами. Совсем простое лицо – лицо старого охотника или солдата: обветренное, с жёсткими морщинами, с щетинистой седоватой бородкой.

– Садитесь, – велел он, наконец, и я с удовольствием сел, а Тубар все молчал, сверлил меня взглядом, и его молчание уже попахивало угрозой. Мне стало легче, когда он заговорил:

– Я ждал Калата.

– И в лесу есть глаза, – сказал я спокойно. – Огил не хотел бы вам повредить.

– А вы?

– А я никогда не бывал в Лагаре.

Он усмехнулся.

– Так чего ему от меня надо?

– От вас? Ничего.

Тубар нахмурился и положил на стол руки. Руки тоже были плебейские: большие, красные, с короткими пальцами.

– А какого черта я сюда перса?

– Не сочтите за дерзость, славный тавел, но я хотел бы, чтобы вы позволили мне говорить.

Он кивнул.

– Не мне объяснять вам, доблестный тавел, какое бедствие для наших стран эта война…

– Вот как заговорили, когда я вас прижал!

– Нас? По-моему, это же, – слово в слово! – Огил вам говорил ещё на улице святого Уларта!

– Ты прав, парень, – добродушно усмехнувшись, сказал Тубар. – Валяй дальше.

– А то, что прижали… рано празднуете, доблестный тавел. Кор Алнаб был для вас не противник, но с кором Эсланом стоит считаться.

– Великий полководец!

– Хватит того, что он умен, и, думаю, он не станет мешать досу Криру.

– Крир – голова, тут я не спорю, но супротив меня он все одно мальчишка!

– Об этом можно судить только в бою.

– А ты что, пугать меня вздумал?

– Нет. Для нас победа Квайра не лучше победы Лагара.

– Не пойму тебя что-то, – сказал Тубар и озабочено поскрёб подбородок.

– Тут нет загадки, доблестный тавел. И так, и так мы все попадёмся в лапы Кевату.

– Ты брось! Нам Кеват не указ! Ежели ваш господин страну продал, так у Господина Лагара и сил, и ума поболе!

– Почему же тогда Огилу пришлось бежать из Лагара?