Рукопись Бэрсара

Я тупо гляжу на неё, не зная, что ей сказать. Это даже не мистика, потому что Баруфа нет. Я ношу Баруфа в себе, как вину, как память, как долг, но это только вина, только память и только долг.

Зря я так на неё смотрю. Выцветает в сумерки тёплый вечерний свет, ложится тенями на её лицо, и это уже совсем другое лицо, и это уже совсем другая Суил.

Красивая сильная женщина, уверенная в себе. Она была очень милой, моя Суил, а эта, оказывается, красива. Она была добродушна и откровенна, моя Суил, а эта женщина замкнута и горда. И когда она садится напротив меня, я уже не верю, что это моя жена, самый мой близкий, единственный мой родной человек.

– Ушёл, – говорит Суил. – Ну и ладно! Давно нам пора потолковать, Тилар.

– О чем, птичка?

Наверное, это прозвучало не так, потому что в её лице промелькнула тревога. Тень на лице и быстрый пытливый взгляд, и теперь я вижу, что это моя Суил. Другая Суил – но моя.

– Тилар, – сказала она, – ты не перебивай, ладно? Я давно хотела, да все не могла. То тебя нет, а то здесь – а всё равно тебя нет.

– Тяжело со мной, птичка?

– А я лёгкой жизни не ждала! Не зря молвлено: за неровню идти, что крыльцо к землянке строить. И самому неладно, и людей насмешишь. Нет, Тилар, не тяжко мне с тобой. Обидно мне.

Молчу. Вот и до обид дошло.

– Ну хорошо, Суил. Я видел тебя такою, какой хотел видеть, и любил такую, какую видел. А что теперь?

– Не знаю, – тихо сказала она. – Я‑то тебя люблю, какой есть. Два года молчу, – сказала она. – Ещё как дядь Огила убили, думаю: хватит. Нельзя ему совсем одному. Побоялась – а ну, как разлюбишь? И теперь боюсь.

– Но сказала?

– Да! – ответила она гордо. – Сказала! Потому, дело‑то тебе милей, чем я, а без меня тебе не управиться. Нынче‑то обе твои силы вровень стоят, без моей, без третьей, силы тебе не шагнуть.

– Разве?

Она улыбнулась нежно и лукаво:

– Ой, Тилар! А то я не знаю, про что вы в своём сарае толкуете! С одного‑то разу да твоих дуболомов своротить? Пяток призадумается, а прочих пихать да пихать?

И я улыбнулся, потому что она права. И потому, что прошёл мой внезапный испуг и отхлынул ослепляющий страх потери. Сердце умнее глаз, и оно любило тебя, именно тебя, моя умница, мой верный соратник. И она с облегчением припадает ко мне, заглядывает в глаза и спрашивает с тревогой:

– Ты не сердишься? Правда?

– На себя, – отвечаю я. – Асаг и то умнее меня. Он тебя давно в полководцы произвёл.

– А то! Ой, Тилар! Был бы вам бабий бунт!

Мы говорим. Она сидит на полу, положив подбородок мне на колени, и заглядывает в глаза. И я глажу волосы, по которым так тосковал в пути, тёплые плечи и нежную сильную шею.

Но если бы кто‑то послушал, о чём мы с ней говори!

– Это ещё до той войны. До первой. Как Рават только начал под себя подгребать. Я всю сеть тогда на дно посадила, а дядь Огилу говорю: все. Хватит с вас. Вот как надо будет Равата окоротить…

– А он?

– Огил‑то? Ничего. Усмехнулся и говорит: мне – вряд ли.

– А сейчас?

– Я их на твой лагарский канал завела. Сделала в одном месте привязочку.

Ну вот! Святая святых – канал связи, которыми пользуется даже моя жена.

– Тилар, – говорит она. – Ты за Огила‑то себя не кори. Уж как я его упреждала! Пока он Дибара не отослал…

– Значит, и Дибар?

– Ну! Кто ж больше нас двоих его‑то любил? – улыбается виновато, трётся щекой о мою руку. – Ну, серчай, Тилар! Вы‑то с Огилом одинаковые, а мы попросту.

– Если бы ты тогда сказала…

– Нет! – снова закрылось её лицо, и в глазах упрямый огонь. – Ты не серчай, Тилар, уж как я тебе ни верю, а его жизнь в твои руки я отдать не могла. Уж ты что хошь про меня думай…

– Тише, – говорю я и прижимаю её к себе. – Просто вместе…

– Нет! Я своих людей Пауку не отдам! Мои люди – они люди, неча Пауку их ломать!

Оказывается, она и о Зелоре знает. Ещё одна великая тайна… Не думаю, чтобы ей сказал кто‑то из наших. Только Братья Совета знают Зелора и боятся его как чумы. Даже имя его не смеют назвать, чтоб не попасть в беду.

– Тише! – говорю я опять и укладываю её голову себе на колени. Эту гордую упрямую голову, эту милую умную головку, где, оказывается, так много всего.

– Ну хорошо, – говорю я ей. – Ты говоришь, что я таюсь от тебя. Но ты ведь и так все знаешь, Суил. Чего же ты ждёшь от меня?

– Все да не все! Я главного не знаю, Тилар: чего ты хочешь. Ты пойми, – говорит она, – не сдержать тебе все одному. Вон давеча… ты из Каса уехал, кулак разжал, так Асаг тут такое заворотил, что кабы не я да не Ларг, был бы тебе раздор да разор. Нет, Тилар, – говорит она, – не выдюжишь ты один! Пока двое вас было, вы все могли, а теперь ты ровно и не живёшь, а только с Огилом перекоряешься. Отпусти Огила, Тилар! Я тебе заместо него не стану, только он ведь и во мне сидит. Мы с Раватом как пополам Огила поделили – уж на что я за Карта зла, ничего, помнит он ещё меня, почешется! – а всё равно он мне, как родня – брезгую, а понимаю. Никто тебе так не поможет против Равата, как я – чтоб и драться, и щадить.

Ну, Тилар?

– Да, птичка, – говорю я. – Да.

И опять разговоры.