Рукопись Бэрсара

– Наставник, я доволен тобой, – сообщаю я Лагару. Промчался не день и не два, пока я выкроил этот вечер. Мне нужен он целиком, и, может быть, потому что я, наконец, решился.

– Наставник, я недоволен тобой, – говорю я Ларгу, и он удивлённо косится из‑под набрякших век. Только он не преобразился: робкий, хилый, и суетливый, в заношенной мантии, но…

– Ты призван блюсти наши душ – что же ты их не блюдёшь? В них поселилась зависть, и для Братства это опасней, чем самый свирепый враг.

– Зависть – часть души человечьей, – ответствует Ларг разумно. – Нищий завидует малому, а богатый – большому. Не зависть погубит нас, Великий.

– А что же?

– Малая вера, – говорит он очень серьёзно. – Наши тела укрепляются, но наш души слабеют. Ты говоришь о зависти, Великий, но зависть – сорняк души невозделанной. Как забытое поле зарастает плевелами, так в душе нелелеем возрастают злоба и зависть.

Красиво говорит!

– Я знаю, что ты ответишь на это, Великий. Если, блюдя свою душу, ты обрекаешь ближних своих на муку и голод, чем ты лучше разбойника, что грабит убогих? Но разве злоба, растущая в огрубелой душе, не столь же губительна для ближних наших?

– А разве это не забота Наставника – возделывать наши душ? Разве я хоть когда‑то тебе отказал? Разве я не просил тебя найти достойных людей, которые помогли бы тебе в нелёгкой работе?

– Да, – отвечает он бесстрастно, – ты щедро даёшь одной рукой, а другой – отбираешь. Разве ты не запретил наказывать недостойных?

– А вы с Асагом обходите мой запрет и сеете страх там, где должна быть вера. Наставник, – говорю я ему, – страх не делает человека достойней. Только притворство рождает он. Ты так много делаешь добрым словом, почему же ты не веришь в добро?

– Я верю в добро, – отвечает он, – но добро медлительно, а зло торопливо.

– Что быстро растёт, то скоро и умирает. Наставник, – говорю я ему, – наша вера мала, потому что мало нас. Нас окружают враги, и, защищаясь, мы укрепляем злобу в своей душе. Чтобы её одолеть, нам надо сделать врагов друзьями. Чем больше людей будет веровать так, как мы, тем больше будет у нас друзей, и тем лучше будем мы сами.

– Раньше ты не так говорил, – задумчиво отвечал он. – «Веру нельзя навязать, вера должна прорасти, как семя».

– Там, где она посеяна, Ларг. Видишь же, в Касе она понемногу растёт, у нас не так уж и мало обращённых.

– Но и не так уж много.

– Тут опасно спешить, Наставник. Помнишь сказочку, как некто нашёл кошелёк и с воплем кинулся за прохожим, чтобы вернуть ему пропажу?

– А прохожий решил, что это злодей и бросился наутёк. Помню, Великий. Потому и обуздываю доброхотов, хоть душа к тому не лежит.

– Зачем же тогда обуздывать? Отбери тех, что поумнее и отправь туда, где от рвения будет толк. Надо сеять, чтоб проросло.

Он смотрит мне прямо в глаза, и в его глазах недоверчивая радость.

– Великий, – говорит он чуть слышно, – ты вправду решился?

– Да.

– А ты подумал, что будет с нами, когда Церковь почует угрозу?

– Да.

Встал и ходит по кабинету, и его обвисшая мантия чёрной тенью летает за ним.

– Мне ли не радоваться, Великий! Но я боюсь, – говорит он. – Что будет с тем малым, что мы сотворили здесь? Нас в Касе малая кучка, и если Церковь возьмётся за нас…

Да, думаю я, Церковь возьмётся за нас. Это самое опасное из того, на что я решаюсь. Даже наша война в Приграничье по сравнению с этим пустяк.

– Церковь возьмётся за нас, – отвечаю я Ларгу, – но это будет потом. Скоро грянет раскол церквей, и нам должно использовать это время. Пусть наша вера укрепится среди бедняков. Когда жизнь страшна и будущее непроглядно, люди пойдут за всяким, кто им сулит утешенье.

– Утешенье? – он больше не мечется по кабинету. Замер и смотрит пылающими глазами куда‑то мимо и сквозь меня. И я любуюсь его превращением – сейчас он, пожалуй, красив и даже слегка величав в своё экстазе, и ёжусь от предстоящей тоски. Да, Ларг по‑своему очень умен, хоть способ его мышления не непонятен. Мы словно сосуществуем в двух разных мирах, но эти слова прошли, упали затравкою в пересыщенный раствор, да, это именно так: идёт кристаллизация, невзрачная мысль обрастает сверкающей плотью, прорастает единственной правдой, облекается в единственные слова. Но первый свой опыт Ларг проведёт на мне. Вдохновенная проповедь эдак часа на два…

Господи, как же мне хочется поговорить с кем‑нибудь на человеческом, на родном своём языке!

Уже привычный сценарий обычного года: весной дипломатия, летом – война, зимою – хозяйство. Зима далека, а лето уже на носу.

В прошлом году мы очищали восток от олоров вокруг от проложенных нами дорог. В этом году мы сражаемся за железо. Колониальная война. Я давно не стесняюсь таких вещей и не оправдываюсь стремлением к всеобщему благу. Нет никакого общего блага. Есть благо моей семьи и моего народа, и только он интересует меня.

Железо – это власть над Бассотом. То, что мы производим, не имеет хожденья в лесах, но железные топоры, ножи и посуда…

Железные топоры цивилизуют Бассот. На юге, где железо обильней проникло в страну, есть племена, перешедшие к земледелию.