Рукопись, найденная в Сарагосе

Сообщество наше считало, что наш египетский храм, основанный Ананией, так же как некогда самаритянский, станет причиной ренегатства, которого евреи страшились как неотвратимого поражения и всеобщей гибели. Такие благочестивые побуждения, а также неприятный привкус, свойственный любым придворным званиям, послужили причиной тому, что дед мой решил перебраться в священный город[138] и взять жену там. В это самое время иерусалимский еврей по имени Гиллель прибыл вместе со всем семейством в Александрию. Дочь его, Мелея, приглянулась моему деду, и свадьба была сыграна с необычайным блеском: Клеопатра и ее юный супруг почтили ее своим присутствием.

Спустя несколько дней царица повелела призвать моего деда и сказала ему:

— Я только что узнала, мой друг, что Цезарь провозглашен пожизненным диктатором[139]. Судьба вознесла этого повелителя триумфаторов на ступень, на которую доселе не ставила никого. Не выдерживают с ним сравнения ни Бел[140], ни Сезострис[141], ни Кир[142], ни даже Александр Великий. Я горжусь, что он — отец моего маленького Цезариона. Ребенку этому скоро исполнится четыре года, и я хочу, чтобы Цезарь увидел его и обнял. Я решила через два месяца отправиться в Рим. Ты понимаешь, что я хочу устроить въезд, достойный царицы Египта. Последний из моих невольников должен быть одет в золотистые одеяния, вся же моя утварь должна быть отлита из благородного металла и усеяна дорогими каменьями. Для меня ты велишь сшить платье из легчайших индийских тканей, к наряду же я не хочу иных драгоценностей, кроме жемчужин. Возьми все мои ценности, все золото, находящееся в моих дворцах; сверх того, казначей мой отсчитает тебе сто тысяч талантов золота[143]. Это — цена двух провинций, которые я продала царю арабов; возвратившись из Рима, я сумею их отобрать у него.

А теперь иди и помни: чтобы через два месяца все было готово.

Клеопатре было тогда двадцать пять лет. Пятнадцатилетний брат ее, за которого она вышла замуж четыре года назад, любил ее с невыразимой страстностью. Узнав, что она уезжает, он предался жесточайшему отчаянию; когда же юный Птолемей простился с царицей и узрел ее удаляющийся корабль, он впал в такую скорбь, что опасались за его жизнь.

Спустя три недели Клеопатра сошла на берег в порту Остии. Она застала там уже великолепные ладьи, которые волоком потянули по Тибру, и можно сказать, что она с триумфом въехала в тот самый город, куда другие цари входили впряженные в колесницы римских военачальников[144]. Цезарь, выделяясь среди всех людей как строгостью нравов, так и величием духа, принял Клеопатру с необычайной учтивостью, однако не столь нежно, как на это надеялась царица; Клеопатра, со своей стороны побуждаемая больше гордыней, чем любовью, мало обращала внимания на это равнодушие и решила поближе узнать Рим.

Одаренная редкостной проницательностью, она вскоре поняла, какая опасность грозила диктатору. Она говорила ему о своих предчувствиях, но сердцу героя чуждо было чувство страха. Клеопатра, видя, что Цезарь не обращает внимания на ее предостережения, вознамерилась извлечь из них по мере возможности наибольшую пользу для себя. Она была убеждена, что Цезарь падет жертвой какого-нибудь заговора и что римский мир распадется тогда на две партии.

Первую из них, друзей свободы, явно возглавлял старый Цицерон, надутый софист и лжеумствователь, который полагал, что если он произносит шумные речи перед людьми, то творит великие дела, и он вздыхал по мирному житью в своей тускуланской вилле[145], но не собирался отказываться от влияния, связанного с положением предводителя партии. Люди эти стремились достичь какой-то великой цели, но не видели, с чего начать, ибо совершенно не знали света.

Другая партия, друзья Цезаря, составленная из храбрых воинов, откровенно вкушающих радости жизни, удовлетворяла свои страсти, играя страстями своих сограждан. Клеопатра недолго раздумывала, кого выбрать: она расставила силки своих женских чар на Антония[146] и презрела Цицерона, который никогда не мог ей этого простить, как вы можете легко убедиться из посланий, написанных им тогда другу своему Аттику[147].

Царица, нимало не интересуясь разрешением загадки, скрытые пружины коей давно уже распознала, поспешила вернуться в Александрию, где молодой супруг принял ее со всем восторгом пылающего сердца. Жители Александрии разделяли его радость. Клеопатра, казалось, и сама разделяла ликование, которое вызвало ее возвращение; она привлекала к себе все сердца, но люди, ближе ее знающие, превосходно видели, что политические цели — главные побуждения этих ее излияний, в которых было больше притворства, чем правды. И в самом деле, едва обеспечив себе расположение жителей Александрии, она сразу же поспешила в Мемфис, где появилась в наряде Изиды[148] с коровьими рогами на голове. Египтяне были от Клеопатры без ума, затем подобным же образом она сумела привлечь к себе симпатии набатеев, эфиопов, ливийцев и других народов, чьи земли граничат с Египтом.