— Послушай, молодой назареянин, мы знаем твоего отца как богобоязненного человека; слышали мы также разные вещи о тебе. Говорят, ты так же добр, как и твой отец, но что Господь лишил тебя известной части твоего разума. Впрочем, пусть это тебя нисколько не смущает. Господь велик и дает людям разум или отбирает его у них по своему соизволению. Безумцы являют собою живое доказательство Господнего могущества и никчемности человеческого разума. Блаженные, не ведая ни зла, ни добра, представляют нам, кроме того, древнее состояние человеческой невинности. Они стоят на первой ступени святости. Мы называем их марабутами, так же как наших святых. Все это содержится в догматах нашей веры; поэтому мы согрешили бы, требуя за тебя выкуп. Мы проводим тебя к первому испанскому форпосту с великим уважением и честью, которые надлежит оказывать людям, подобным тебе.
Признаюсь вам, что слова шейха привели меня в величайшее смущение.
— Как могло случиться это, — сказал я сам себе, — для того ли я, следуя по стопам Локка[174]
и Ньютона, должен был дойти до последних границ человеческих познаний и сделать несколько уверенных шагов в метафизических безднах, подкрепляя принципы первого вычислениями второго, чтобы потом меня сочли безумным, чтобы меня причислили к категории существ, едва принадлежащих к роду человеческому? Так пусть провалится в тартарары все дифференциальное исчисление, а заодно и все нахождения интегралов, с которыми я связывал всю свою грядущую славу!Говоря это, я схватил таблички и разбил их на мелкие кусочки; потом, испытывая еще большую жалость к самому себе, воскликнул:
— Ах, отец мой, ты был прав, когда хотел учить меня сарабанде и всем предерзостям, какие только выдумали люди!
После чего я начал танцевать, невольно повторяя некоторые па сарабанды, как это привык делать мой батюшка, когда он вспоминал свои былые невзгоды.
Тогда арабы, видя, что я разбил таблички, на которых всего лишь миг назад царапал что-то с таким необычайным рвением, и что я к тому же пустился в пляс, завопили, проникнутые почтением и состраданием:
— Хвала Господу! Бог велик! Хамдуллах! Аллах керим!
После чего ласково взяли меня под руки и проводили к ближайшему испанскому форпосту.
Когда Веласкес дошел до этого места, он показался нам сильно угнетенным и опечаленным; заметив же, что ему очень трудно будет продолжать рассказ, мы попросили его, чтобы остальное он отложил на следующий день.
День двадцать пятый
Мы продолжали странствовать по красивым, но безлюдным окрестностям. Когда мы обходили одну из гор, я отдалился от каравана и мне показалось, что я слышу стоны в густо заросшей ложбине, тянущейся вдоль дороги, на которой мы тогда находились.
Стоны усилились, я сошел с коня, привязал его, обнажил шпагу и углубился в заросли. Чем ближе я подходил, тем больше, как мне казалось, отдалялись стоны; наконец я добрался до открытого места, где очутился среди восьми или десяти человек, вооруженных мушкетами и берущих меня на прицел.
Один из них крикнул, чтобы я отдал ему шпагу; вместо ответа, я подскочил, желая пронзить его насквозь, но он сразу же положил мушкет на землю, как бы сам сдаваясь мне на милость, и предложил мне капитуляцию, требуя от меня каких-то обещаний. Я ответил, что не стану ни капитулировать, ни обещать что бы то ни было.
В этот миг мы услышали возгласы путешественников, которые меня призывали.
Тот, кто показался мне предводителем банды, сказал мне:
— Сеньор кавалер, тебя ищут, мы не можем терять времени. Спустя четыре дня изволь покинуть лагерь и поезжай по дороге на запад; ты встретишь человека, который поверит тебе важную тайну. Стоны, которые ты слышал, были не более чем хитростью, устроенной для того только, чтобы заманить тебя сюда. Словом, не забудь явиться вовремя.
Сказав это, он мне слегка поклонился, свистнул и исчез вместе с товарищами. А я вновь присоединился к нашему каравану, но не счел нужным давать отчет о моей встрече.
Мы рано остановились на ночлег и после ужина просили Веласкеса закончить рассказ о его приключениях, что он не замедлил сделать в следующих словах: