Рукопись, найденная в Верхнем Заливе или Белая Лошадь

Cкоро зима, и с ней страдания от московского сырого холода в куцем демисезонном пальто. К тому же кончается временная студенческая прописка, а значит, не найти никакой работы. «Уехать бы…» Уехать туда, где зимой не нужно зимнего пальто. Где Изабелла… Где ты, Изабелла? Мою лестничную площадку в рабочей столовой – кладовщица Александра Фёдоровна напоминает: «Кровь, – не забудь убрать кровь в кладовке!» Каждую ночь натекает с туш. Набираю в ведро горячей воды, от тряпки идёт пар. Кровь – по щиколотку. «Много крови, крови, крови…» (Б. Окуджава)

Кровь по лимиту: Одесса. Джутовая фабрика. Общежитие – бывшее помещение тюрьмы для румынских военнопленных, бараки с клопами. Работа в три смены. Условия труда жуткие, зарплата ничтожная, шестьдесят рублей в месяц. Оборудование старое, ленточные машины отрывают кисти рук, прядильные скальпируют. Чёсальные… шум от них такой, что для общения в цехе нужно знать здешний язык жестов и мимики. Вот, к примеру, на меня обернулась и что-то орёт, не слышно с соседней чесалки, Клавка, вечно недовольная (сейчас – моими темпами) прыщавая мымра. Прядильщица Таня, проходя мимо по цеху, касается дружески моего плеча «Привет», и потом показывает Клавке: «Заткни свой поганый рот!» Подействовало: Клавка меня до конца смены не замечает. А у Этой Тани удивительные глаза: чисто-коричневые и прозрачные, как янтарь. Голова её повязана белой косынкой, как здесь полагается; волос не видно, но представляются тоже янтарными. …Мало-помалу язык жестов изучен.

***

В общежитии комната на пять коек. Соседка Броня каждый вечер заворачивает бутерброд (два ломтя хлеба, между ними домашнее сало) на завтра, на завтрак, шуршит газетной бумагой. Заметив мою улыбку, ворчит: «Tебе-то хорошо, ты привыкла голодать.» (« А ты, Броня, не привыкла отказывать солдатам местного гарнизона…») Однажды ранней осенью (суббота, сентябрь). Накануне в день зарплаты купила туфли, и теперь хотелось есть, да не на что… вышла из дома, т.е. из общежития-тюрьмы, и направилась к автобуснотроллейбусной остановке. Стояло промозглое, мелко-дождливое утро. Путь мой лежал к донорскому пункту, где за стакан (двести грамм) крови платили, слышала, четырнадцать рублей. Итак, было утро, голодно и почему-то одиноко. На остановке стояли две женщины и две маленькие девочки; каждая из двух женщин держала за ручку свою девочку. Какие они были разные, эти парочки! Бросалось в глаза. Женщина молодая, повязанная старенькой штапельной косынкой, была явно лимитчицей, а ребёнок, которого она держала за руку, был (т.е. была, ибо это была девочка) бледен, устал и молчалив. Элегантная же дама с улыбающимися из-под бежевой шляпки глазами доводилась бабушкой нарядной девочке, дёргающей её за руку и декламирующей:

– Ах, попалась, птичка, стой!

Ах, попалась, птичка, стой!

Ах, попалась, птичка, стой!

Бабушка, как там дальше?

K бабушке– даме в бежевой шляпке подошла старая знакомая. Занятая разговором с ней, бабушка не отвечала внучке.

– Ах, попалась, птичка, стой!

Ах, попалась, птичка, стой!

Ах, попалась, птичка, стой!

Бабушка! Ну бабушка! Как там дальше?

– Как там дальше? – спросила нарядная девочка ту, другую, бледную и усталую, одетую в потёртое пальтишко, перехваченное в талии солдатским ремнём. Та улыбнулась криво, жалко. Поёжилась… Робко взглянула на чужую бабушку:

– … Н-ни уйдёс из сети,

Н-ни расстанимся с табой…

– Л-лялечка! – взревела вдруг дама в бежевой шляпке на свою заслушавшуюся девочку и впихнула её в подошедшее такси, послав быстрый воздушный поцелуй старой знакомой.

– Скоро придёт и наш троллейбус, Анжела, – сказала безучастно мать-лимитчица, поправляя на дочери плюшевый капюшон.

(«Анжела»… Видно, родив эту девочку, сказала себе мать так: «Уж если ждёт её со мной тяжёлая, некрасивая жизнь, так пусть хоть имято будет красивое!») Наш троллейбус. Моя остановка, «Садовая». Вывеска: «Станция переливания крови». В окошечке регистратуры – две головы, две физиономии в белых колпаках, мужская и женская, говорят мне дуэтом:

– У нас для военных. Вам нужна другая станция, на другой Садовой. Выхожу, а мужчина в колпаке выскальзывает вслед за мной на крыльцо, шепчет понимающе: «Вам нужны деньги…» Но женщина в колпаке выходит вслед за мужчиной и произносит одно лишь слово:

– Николай.

– Так Вы ошиблись, – внезапно строго, сухо, корректно говорит мне мужчина. – Вам нужна не эта станция, а через два квартала. Там Ваш пункт.

Исчезли оба. «Спасибо.» «Ах, попалась, птичка, стой…» – бормочется привязавшееся начало привязавшегося куплета о птичке. Бреду по дождю…

– Это Садовая?

– Нет, это Бисквитная, – почему-то зло возразил встречный небритый юноша и посмотрел на меня, мокрую, коротким голодным взглядом…

Ах, вот и мой пункт. «Станция переливания крови». Hа первом этаже моего, то есть нашего, пункта – буфет, где кормят и поят сдавших кровь, где запах мяса, кофе, хлеба, крови… На втором этаже выстроилась очередь к врачу. Румяная женщина в валенках на босу ногу весело рассказывает своим соседкам по строю: