Рукопись, найденная в Верхнем Заливе или Белая Лошадь

«У(правление) В(нутренних) Д(ел) г(орода-Героя) Москвы. Явиться в девять часов пятнадцать минут по сигналу, поступившему от соседей: цвет белья, длина волос, число друзей и т.п. – на грани выселения». … Вот Елена Михайловна – кассирша Гастронома №1 – бегает с ножом за пенсионеркой Еленой Васильевной: «Убью! Сука! Накурила тут мне в туалете! Сука! Я тебя, сука…» « Я тебя, сука (проститутка и т.д.) лишу московской прописки!»

Снится: лечу в самолёте, смотрю в окно-иллюминатор, вниз: там облака, целое море, царство облаков, образующих разные прекрасные- причудливые формы. В руках у меня – чаша, то есть, это Кубок «Грааль», наполненный Московской Пропиской… Боюсь расплескать. Шумит мотор… Навстречу плывёт воздушная, облачная Белая Лошадь. Вечная странница, вечно страждущая… Но этот шум моторa! Просыпаюсь: это шум кастрюль, идущий из общественной кухни (кто-то из них не в духе, лучше сегодня туда не со(-у)ваться. Тихо-тихо (не скрипнуть! Слухов не оберёшься!) начинаю первую ассану. Йога. Йога меня всегда интересовала (не то слово!), а однажды знакомая лифтёрша Лена принесла конспект лекций по йоге, она сказала, Зубкова; я это переписала за одну ночь, и с тех пор как стала делать описанные там упражнения, забыла что такое боль в суставах (болели от работы), и даже что такое суставы… Очень важно – и это самая трудная часть – чтобы не было мыслей, их нужно гнать от себя: «Отойдите!» (Они, сказано там, испугаются и отойдут.) Мысли – сигналы из космоса: «Ужас..» «Люська…» «Ещё хуже…» «Мать-одиночка…» «Коммуналка…» «Ужасно…» Но – нет! – мыслям. Раз. («Один», а не «раз». Никак не переучусь…) Один… Два… Три… Пять… «Кухня детского питания…» Четыре… Пять… Один…

– Кто тут засрал конфорку?! Суки! Понаехал тут всякий сброд! Срань! Рвань! Дрянь!

Собака. Московское раннее утро. У булочной лежит собака. Бесспризорной, голодной жизни – буквально собачьей – наступил конец в тот момент, когда она поравнялась на ходу с распахнутой дверью булочной. На тротуар, лицом к выходящим, тихо приземлилась, улеглась сначала голова, а потом за ней – всё туловище.

– Собака… Собачка… Бедная собачка, – зашевелились женщины (в основом это были старушки), окружая собаку живым кольцом. Ктото из них, наклонившись как поклонившись, положил(-а) на землю, то есть на тротуар, рядом с собачьей пастью, кусок хлеба. Ещё чья-то рука трясла перед носом отходящей бутылкой с кефиром. Это оказалось проблемой, напоить из бутылки умирающую собаку. Животное безмолвно-беззвучно обвело собравшихся светлокарим, особенным взглядом, как бы благодаря за проявленное участие. Но ещё лучшим изъявлением благодарности стала всё-таки смерть, избавившая аудиторию от напрасных хлопот и лишних расходов. Ведь многие из них, в сущности, жили подобно этой собаке и сами нуждались в бутылке кефира. Скоро труп остался один: рыжий комочек на асфальте. Убрать его было прямой обязанностью дворника.

Личная жизнь: Канун снежаниного двухлетия. То был непривычно тихий воскресный зимний день. Обитатели, то есть жильцы, все кудато разошлись и разъехались, остались дома только мы со Снежаной да соседка-старушка, в отдалённом, дореволюционном прошлом, т. е. до революции – проститутка, после – передовая педикюрша; ныне же – пенсионерка и ответственный съёмщик своего нумера Алевтина Борисовна, или, за глаза, просто Алевтина. Мне накануне был дан ключ от комнаты ещё одной престарелой соседки, Лидии Владимировны, находящейся в больнице. Ключ мне дали, чтобы я сделала в этой комнате уборку. Я смела отовсюду пыль; убрала мышиный помёт; вымыла горячей водой пол. Снежана играла, потом спала в своей комнате. Вечером должен был прийти старичок – брат госпитализированной соседки; принять мою работу и расплатиться, после чего я планировала отправиться в Елисеевский магазин, который, как известно, работает до поздна, и купить нам с дочкой что-нибудь на ужин. Старичок с деньгами где-то задерживался, Елисеевский вот-вот закроется – так поздно. Но был недалеко от дома ещё кафетерий, который работал даже дольше Елисеевского. Я одела Снежанку, и мы стали ждать прихода этого человека, чтобы потом сразу же, немедля отправиться в этот самый кафетерий и покормить девочку чем-нибудь горячим. У них там всегда были сосиски. И… Я бы выпила кофе… Алевтина наблюдала за мной в свою, тo еcть её, приотворённую дверь. Ей хотелось поговорить – она уже делала такие заходы – у меня же весь день, и сейчас особенно, каждая секунда была на учёте… Ах, наконецто он позвонил, и я впустила. Вот что увидела через приотворённую дверь своего нумера Алевтина Борисовна:

А-ха, на резкий звонок была немедленно открыта дверь (ждали!) Пришёл пожилой джентльмен; достаёт из кармана пачку денег, батюшки! И эта… с им… да ещё дитя, вошли в комнату Лидии Владимировны… О чём-то там поговорили… Aха, уже вышли, он – заперев на ключ комнату (похож как на Ивана Владимирыча, надо ж!); ушёл совсем, а эти – к себе… нет, она за пальтом; уже показалась одетая, с одетым ребёнком на руках…