Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых

Удивляло оттого, что она была почти уверена – все живое внутри у неё выгорело давно, сначала от горя, когда муж – отец Наташи и Пашки – погиб, бросившись в полынью за провалившимся под лёд чужим ребёнком, оставив при этом двух своих сиротами. А потом от водки, которой Лидуха пыталась заглушить своё одиночество, стремясь по возможности забыться посреди своей неудавшейся жизни, поманившей счастьем и скоренько счастья этого лишившей.

А радовало тем, что подумалось ей вдруг: может, стоит попробовать ещё раз? Ну хотя бы ради Пашки. Почему нет? Она так виновата перед ним. Что она даёт ему? Ничего, так – кормит только. А ведь ему на следующий год в школу…

Потеряв, к несчастью, ставшую взрослой Наташу, быть может, навсегда отказавшуюся от неё дочь, Лидуха не хотела лишиться ещё и Пашки.

И надо же: всего лишь какая-то ещё не осмысленная Лидухой искорка, попав в её материнское сердце, затеплилась изнутри, и сердце начало оттаивать, жадно цепляясь за слабенькую надежду.

Всё, хватит! К чёрту пьянку, к чёрту Серёню, к чёрту…

Лидуха остановилась и уставилась в небо, надеясь снова пережить что-нибудь похожее на очаровательное наваждение, явившееся ей недавно в виде пролетающего ангела с ребёнком на руках. С её Пашкой.

Увидев Пашку на руках у ангела, Лидуха невольно вспомнила тот день, когда муж и маленькая дочка Наташа вместе с ним забирали её, счастливую, из роддома с совсем ещё крохотным, насытившимся материнским молоком и безмятежно спящим Пашкой. Как муж бережно принял Пашку из её рук…

По забору, переламываясь на щелях между досками, метнулась тень и замерла в двух шагах от Лидухи. Она опустила голову и наткнулась взглядом в налитые кровью, ненавидящие, словно бы незнакомые глаза Серёни. Он стоял напружинившись, заведя руки за спину, слизывая с губ выступившую пену.

– Ты… – начала говорить Лидуха и осеклась, получив удар кулаком прямо в губы.

Перед глазами будто вспыхнуло, рот наполнился солёным, и тут же, скорее почувствовав, чем увидев второй удар, Лидуха инстинктивно заслонилась рукой. Блеснуло бутылочное стекло и, взрезав старенький драп рукава, вырвало из пальто кусок ваты. Серёня махнул рукой в обратном направлении, стекло, пройдясь по открытой Лидухиной ладони, прочертило по коже грубую полосу, быстро наполнившуюся кровью. Затем осколок бутылки, двигаясь по инерции, выскользнув из нетвёрдой Серёниной руки, прочертил дугу и, отрикошетив от забора, упал в рыхлый снег.

Лидуха закричала, рванулась и, обогнув Серёню, бросилась к дому. Серёня побежал за ней, догнал и на бегу начал колотить её по спине и голове без разбора. Лидуха упала в снег. Серёня, пнув её несколько раз под ребра, дал подняться, побежать, затем снова догнал и сильными ударами сбил с ног. Ему явно доставляло удовольствие наблюдать, как она, корчась от боли, ползёт по снегу, оставляя кровавые отметины на белом.

Лихорадочно соображая, что избиение может продолжаться бесконечно, Лидуха попыталась выиграть немного времени и, когда Серёня в очередной раз позволил ей встать и побежать, дождавшись его преследования, резко остановилась и ударила летевшего на неё Серёню в лоб зажатой в кулаке связкой ключей.

Серёня, ошеломлённый от боли и неожиданности, резко сел на задницу, и, пока он тряс головой, приходя в себя, Лидуха изо всех оставшихся сил устремилась к дому.

* * *

Все знают назубок: возвращаться – плохая примета. И всё же дежурный ангел вынужден был вернуться с полдороги.

Предчувствие заставило. То самое – дурное, что словно метель в степи, заметающая следы путника, насквозь выдувает душу, гоня благочиние прочь…

Доставив домой засыпающего от обилия впечатлений и свежего воздуха Пашку, ангел убедился, что мама мальчика вышла от Подползиных, и спокойно отправился восвояси, тем более что и дежурство его закончилось.

Ангел распростёр крылья, поймал восходящий воздушный поток, а когда почти что достиг небесных сфер, оглянулся…

И тут же полетел обратно.

Смутила его созданная, судя по всему, искусственным путем метель, прямо в тех местах, где он только что находился. А в такие совпадения ангел давно не верил.

Чем ближе становилась земля, тем сильнее улавливался запах серы, перебивая многочисленные дымы, курившиеся над домами, и смог от заводской трубы. И у ангела не было никакого сомнения в происхождении серного смрада. Он и опустился на твердь, коснувшись золотыми сандалиями утоптанной снеговой дорожки, прямо за спиной козлоногого мужика в тулупе наизнанку.

– Уважаемый товарищ, – заговорил ангел, обращаясь к нечистому попросту, словно к встреченному в пути человеку, – вы не подскажете, что это за улица?

– Гоголя, – через плечо бросил нечистый, но тут же развернулся, невольной гримасой на лице выдавая откровенную неприязнь к собеседнику.

Некоторое время оба молчали: секунды или минуты – сказать сложно, время словно загустело между светлым ангелом и нечистым бесом. И постепенно молчание достигло такой плотности, что застывшие на лету мгновения коротко вспыхивали фосфорными искорками, лопаясь, как будто пузырьки воздуха в кипящей воде…