Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых

Первым заговорил нечистый, всё-таки взяв себя в руки и демонстративно осклабившись.

– Ваше Святейшество, или как там тебя называют на службе? Всегда поражался твоим способностям ходить неслышно по любой поверхности. Я сколько ни тренировался – ну никак… То половица скрипнет, то снег хрустнет, то ветка треснет… Вот бы что я перенял с великой охотою – твою бесшумную поступь!

– И не мечтай! С твоими-то копытами? Не ступать, а топать…

– Ну да, ну да… Зато я на ногу скор и не гнушаюсь по земельке, как ты небрежно выразился, топать. С людишками рядом, по-свойски, можно сказать, не так, как некоторые, – всё с небес да с небес… Кстати, неплохое начало для детской считалки:

«Вот с небес спустился бес,
Без штанов в трубу залез…»

– Никчёмная считалка…

– Почему? Люди любят про меня говорить, люди вообще в меня больше верят, чем в тебя… Не все, может быть, но вот эти, с улицы Гоголя например, простые, не избалованные достатком и удачей, не знающие роскоши и комфорта… Не верящие не только в тебя, но и в себя, махнувшие на себя рукой и готовые отдать мне душу за возможность опохмелиться…

– Ложь! Даже в заблудшей душе есть место раскаянию и обретению Бога! Всякий человек ищет…

– И не всякий находит… А если не находит – он мой! Искушения ещё никто не отменял…

Ангел затвердел взглядом и невольно потянулся к своему поясу с левого бока. Правая рука его сжалась в кулак, округло охватив воздух. Нечистый понимал, что значит этот жест. Когда ангел является посланником Божьей кары – он опоясывается мечом, и сейчас, стоя перед наглым, издевающимся чёртом, ангельская рука подсознательно искала тот самый карающий меч.

И не находила…

– Изыди, сатана, – всё-таки сдержанно промолвил ангел и добавил уничижительно: – Изыди, черномазый.

– «Черномазый»? – засмеялся нечистый. – Нетолерантненько! А что на это ответят афроамериканцы? Шутка! Ха-ха-ха… Не поверишь, но я даже рад, что мы встретились. Дозволь-ка сказать комплимент… Ты – не такой, как все! Я тебя уважаю… Да! Ты не гнушаешься ходить в народ… Я бы даже сказал: ты такой же, как я! Ты борешься за человека! Но даже ты скорее теоретик, чем практик! Ты погрузился в книжки, а ведь один-единственный день здесь, в гуще событий, стоит сотни, тысячи твоих умных книжек! И всё равно своей неугомонностью ты мне мешаешь. Напишу-ка я на тебя анонимный донос! Что ты тайком читаешь книжки непотребные и в неурочное время промеж людьми шастаешь, облегчая им тяготы земного пути. Ну, а дойдёт до Самого…

– Неужели ты и вправду думаешь, что я совершал те действия без Божьего благословения? Скажу больше – именно Господь надоумил меня изучить и суммировать весь опыт, приобретенный человеком в познании самого себя…

Женский крик, всплеснувшийся в темноте, заставил ангела прерваться.

– Твоих рук дело? – снова судорожно сжимая воображаемую рукоятку меча, воскликнул ангел. – Ну, не дай Бог…

– А то чьё? – ухмыльнулся нечистый. – Трёх зайцев одновременно и наповал! Женщину – в могилу, мужчину – в тюрьму, ребёнка – в приют!

Ангел ударил по воздуху крыльями так сильно, что нечистый с трудом удержался на ногах.

– Вот все вы такие! – завопил нечистый вослед ангелу, устремившемуся на Лидухин крик. – Любите разглагольствовать… Прилетел – так действуй! Меня-то вразумлять бесполезно… Ха-ха-ха-ха!

* * *

Пашка спал, сидя за столом, положив голову на руки. Включённый телевизор, исполнительно продолжая показ праздничной программы, бросал световые блики на лежащий перед Пашкой апельсин.

Конечно, Пашка долгое время как мог боролся с дремотой: таращил глаза в телевизор, ходил по комнате, щипал себя и порою разговаривал вслух, но даже свой голос, искажённый от страха и усталости, казался чужим и ещё больше пугал его. В конце концов Пашка провалился в одолевшую его спячку так, словно шмякнулся в неглубокую яму, где находиться было неудобно и беспокойно.

Поэтому взволнованный мужской голос, вошедший в зыбкий Пашкин сон, моментально этот сон разрушил.

– Паша, вставай! Слышишь?!

Пашка вскочил, пытаясь уловить, что же его разбудило. Тотчас на улице хлопнули ворота, нечто ударилось о стену дома, заставив стёкла большого окна, выходящего во двор, задрожать, и сползло по стене вниз. Раздался женский крик, наполненный болью и ужасом. А ещё крик этот был пронизан какой-то смиренной усталостью, свидетельствующей о скором отказе от борьбы.

– Ма-ма-а! – сквозь мгновенно вскипевшие слезы заголосил Пашка и выбежал на улицу.

На цепи хрипел Тарзан, яростно скребя снег лапами, и, становясь на дыбы, пытался порвать сдерживающую его привязь.

Не чувствуя босыми ногами обледенелой дорожки, Пашка помчался туда, где кричала мама, где с ней происходило что-то страшное… Туда, где мама нуждалась в его помощи.

– Ма-ма! – увидев лежащую в снегу мать, срывающимся голосом закричал Пашка.

Мама попыталась поднять голову и что-то ответить сыну разбитыми губами, но, получив очередной удар от Серёни, уткнулась лицом в снег, застонав от боли.

Пашка бросился на Серёню, получил тычок в грудь и отлетел обратно, ударившись затылком о стену.