Рукопожатия границ

— В основном все, — подтвердил редактор спокойно.

— Решительно все?

И вдруг собеседник наш заметно смутился.

— Верно, — сказал он, замявшись, — есть факт. Километры не проставлены.

Намочив чернильный карандаш, он вывел твердыми печатными буквами:

«А всего пройдено 36».

— Так будет верно, — сказал он, успокоившись…»

Когда хорунжий кончил читать, несколько минут все молчали.

— Настоящий был этот парень, Гусятников, — вздохнул Пилярчык и покрутил коротко остриженной головой.

Пилярчык бледный, незагорелый. Он недавно из госпиталя, где лежал после ранения в плечо, полученного в перестрелке.

Капрал Драбик повернулся в сторону Пилярчыка:

— Правдивый рассказ. Жаль, что о нас до сих пор ничего не написано.

— Не было, так будет. Ведь о советских пограничниках уже написано, и немало…

— Потому, что боевой путь у них длиннее. Почти от самой революции…

— Напишут и о нас.

— Да разве есть у нас о чем писать? — задумчиво прервал собеседников молчавший до сих пор Войтек Влодарский.

Он все еще сидел у окна и гладил рукой короткие льняные волосы. У Войтека было темное, опаленное солнцем лицо, только белки глаз и светлые брови выделялись на нем.

Многие не согласились с Влодарским:

— Как это не о чем? А о солдате Врубеле?

— А о нашем Пилярчыке? Как его тот тип ранил, а он не отступился от него и захватил.

— Что обо мне говорить, — махнул рукой Пилярчык. — Любой поступил бы так же…

— Вот именно: любой. — Капрал Драбик стукнул кулаком о колено. — И о каждом можно писать. Хотя бы о тебе, Войтек! Или ты считаешь, что о тебе не стоит писать? Как ты со своим Боксом несешь службу на границе, можно повесть написать.

— Ты преувеличиваешь, Драбик, — говорит смущенный Войтек. — О таких, как Гусятников, книги надо писать. Это герой. А я, как этот русский пограничник, пожалуй, поступить бы не мог. Трудно.

— Ясно, трудно. — Драбик стал серьезным, нахмурился. — На такое дело нужен крепкий человек… Рисковал жизнью. Если тебе вот так придется, Влодарский, то подумай о Гусятникове и будешь знать, что и как…

— Подумать можно. И сам знаю, что нужно. Я зубами бы за горло, но не пустил бы эту мразь через границу. У нас в деревне люди только жить начинают. Защищать надо. Я знаю. Но чтобы так, как Гусятников, едва ли. Даже снега нету… — Он с сожалением посмотрел на покрытый тенистой зеленью склон горы, видневшийся за окном.

Хорунжий наклонил голову и улыбнулся.

У ворот заставы они остановились.

— Заряжай! — приказал капрал Драбик.

Подняли вверх дула автоматов, заложили диски. Влодарский встал на колено и прикрепил повод к ошейнику Бокса. Овчарка посмотрела умными глазами, лизнула руку. В свете огромного, висящего над кронами деревьев месяца серебрилась ее шерсть.

Драбик толкнул локтем Влодарского:

— Ты идешь первый, я охраняю. Связь зрительная, ночь сегодня ясная. Если что увидишь, стукни по стволу автомата — услышу.

— Хорошо.

Тронулись…

У выхода с заставы блеснул штык на винтовке часового. Войтек еще с минуту слышал обрывки радиопередачи, доносившейся из-за забора, а потом только дыхание — свое и Бокса.

Уже десятки раз Войтек выходил на охрану границы. Однако будни службы не стерли того впечатления, которое он пережил, когда первый раз услышал слова: «Доверяю вам охрану границы Польской Народной Республики». Будто и слова обычные, а как вспомнишь их, так сильнее забьется сердце…

Вышли из леса. Под ногами, в долине, мигала огоньками деревня. Оттуда неслись ворчливый треск мотора и веселая мелодия марша. «Кино к ним приехало, — догадался Войтек. — А у нас в деревне уже электричество провели…» Он нащупал в кармане шелестящий конверт письма, полученного вечером. Постарался себе представить, как теперь выглядит отцовская изба с лампочкой у потолка. Может, и в сенях лампа светит? Мать возвращается из хлева, несет голубое эмалированное ведро с парным молоком. Наверное, радуется…

Войтеку вспомнилась Франка. Девушка что надо. Другой такой не только в деревне, но и в Люблине не найдешь. Глаза голубые, с искоркой, губы, как вишни, а волосы, заплетенные в две тяжелые косы, как спелая пшеница. И пахнут эти волосы, когда их целуешь, так, что и словами не передашь…

Дорога все круче взбирается в гору. Соленые капли стекают по щекам и уголкам рта. До границы уже близко. Приостановились в тени трех толстых деревьев около просеки. Вот она, граница… Между двумя стенами деревьев стелется свет месяца. Здесь, на дороге, растет молодая трава, по которой никто не ходит. Из зелени торчит небольшой светло-серый гранитный столбик — камень 153. Вдали темнеет Строма, там растет белый бук, дерево с ободранной внизу корой, служащее пограничникам ориентиром.

Тишина… Влодарский знает, что сейчас они медленно пройдут по участку, потом залягут, потом… Одним словом, как всегда. В лунную ночь ни один преступник через границу не пойдет. Другое дело, когда тучи, дождь. Сейчас на границе спокойно, тихо. Тихо и в деревне Войтека…

— Пойдем к буку, — шепчет капрал. — Ты по самой границе, а я глубже, лесом.