Рукотворное море

— Я не хочу об этом слышать.

Весь вечер и дома она больше не разговаривала с Иннокентием Филипповичем, и это как будто нисколько не тревожило его.

Прошло еще два дня. На третий, когда Иннокентия Филипповича не было дома, позвонили из Косьвы и попросили передать, чтобы он немедленно возвращался — стала вторая мартеновская печь.

Иннокентий Филиппович пришел домой поздно, но, узнав о вызове, тотчас начал собираться в дорогу: потребовал чистое белье и сел в столовой бриться.

Зинаида Сергеевна достала в спальне со шкафа его чемодан и принесла в столовую.

Джильда почуяла отъезд хозяина и стала лезть к нему, тыча носом в колени и размахивая хвостом. Иннокентий Филиппович отгонял собаку, она возвращалась на свою подстилку, ложилась, кряхтя и вздыхая, а через минуту вскакивала и снова шла к нему.

— На место, Джильда, — кричал он деланно сердитым голосом и говорил Зинаиде Сергеевне, как всегда, удивляясь: — Посмотри, как она все понимает. Вот чертова собака, знает же, что я уезжаю.

Зинаида Сергеевна не отвечала. Она разложила на обеденном столе чистое белье, чтобы отобрать в дорогу. Она думала о том, что она несчастна, что муж любит свой завод в десять раз больше, чем ее, а она из-за мужа, из-за семьи пожертвовала своей карьерой.

Иннокентий Филиппович мылил щеки, мурлыкал под нос, наклонялся к зеркалу, с таким вниманием разглядывал свое лицо, с такой радостью готовясь к отъезду, что у Зинаиды Сергеевны возникло даже подозрение, не ждет ли его там женщина.

Она тут же старалась уверить себя, что это не так, что это ей только кажется, он любит ее, как всегда любил, но горечь этих мыслей поддерживала то возбуждение, которое она всегда испытывала, когда приезжал муж.

— Возьмешь рубашку в синюю полоску? — спросила она.

В ответ Иннокентий Филиппович промычал что-то невнятное, так как тщательно выбривал щеку, подперев ее изнутри языком. Зинаида Сергеевна раздраженно передернула плечами и положила рубашку в чемодан.

Она знала, что Иннокентий Филиппович не любил разговаривать во время бритья и всегда сердится, если его в это время кто-нибудь отвлекает. Ей и не нужно было спрашивать, что собирать ему в дорогу, но молчание, хотя она сама промолчала на его вопрос перед этим, было тягостно. Все было тягостно, бессмысленно, не так…

Через некоторое время она снова спросила:

— Фуфайку возьмешь? Сколько пар носков класть?

Он промолчал, потом рассердился, положил бритву и закричал:

— Что ты спрашиваешь о всякой ерунде? Возьмешь, не возьмешь. Боже мой, дай человеку сперва побриться.

Зинаида Сергеевна бросила фуфайку и отошла к печке, отогнав Джильду ногой. Джильда тихо заскулила, подошла к Иннокентию Филипповичу. Он внимательно посмотрел на жену и продолжал бриться.

Тогда Зинаида Сергеевна откинула голову назад, коснулась затылком печки и простонала:

— Когда наконец все это кончится? Когда мы будем наконец жить по-человечески?

Иннокентий Филиппович молчал.

— Я больше не могу, — продолжала Зинаида Сергеевна, — у меня нет ни мужа, ни семьи. Четвертый год!.. Я согласна стирать, готовить обед, штопать, но так не может больше продолжаться.

— Возьми, пришей, пожалуйста, пуговицу, — сказал, неуверенно улыбаясь, Иннокентий Филиппович и протянул жилетку.

— Постыдись, ты видишь — я говорю серьезно. Я страдаю…

— Но, Зинаида, что ты от меня хочешь? Подай заявление в наркомат с просьбой освободить меня от работы. Что можно сделать? Ей-богу, лучше шутить. Мы живем в эпоху, когда личные интересы не всегда совпадают…

— Знаю, — оборвала его Зинаида Сергеевна, — ты мастер читать лекции.

Иннокентий Филиппович намочил полотенце одеколоном и подошел к Зинаиде Сергеевне.

— Зина, какой же выход? — спросил он.

— Выход? Выход только один — взять меня в Косьву.

Иннокентий Филиппович с досадой поморщился.

— А квартира? — спросил он и обтер лицо полотенцем.

— Нужно взять броню или ликвидировать квартиру совсем, — сказала Зинаида Сергеевна.

— Зина, но ведь это — сумасшествие, — сказал Иннокентий Филиппович, отбрасывая полотенце. — У нас квартира, хотя и без газа и без центрального отопления, но три комнаты! Бросить отдельную квартиру в Москве можно только в невменяемом состоянии. Всю жизнь мы стремились в Москву… И ты первая. И теперь отказываться, отступить? Зина, это же смешно!

И, как бывало каждый раз, Зинаида Сергеевна не смогла возразить. Каждый раз, когда она решалась настаивать и не уступать, достаточно было, чтобы Иннокентий Филиппович напомнил о прошлом, и вся ее решимость исчезла. Она сейчас же забывала о том, что раньше была цель, был смысл в желании перебраться в Москву, а теперь все шло по-другому.

Перед отъездом Иннокентий Филиппович обнял Зинаиду Сергеевну и сказал:

— Зина, прошу тебя, не дури. Переезжать в Косьву просто глупо. Ты пропадешь там со скуки. Это глушь, медвежья берлога, честное слово. Я-то знаю. Нужно, Зина, потерпеть. Наладим завод, придут молодые, я тогда отпрошусь в Москву. Еще год, еще два — это не вечность.