Рукотворное море

Закрыть шахту, одну из трех на руднике, значило сорвать программу и недодать заводам много тонн руды. Макаров, директор рудника, идти на это отказался. «Государству нужна медь, мы должны тушить пожар, не прекращая добычи даже в пожарных участках», — говорил он.

Но какой же человек выдержит температуру пожарного забоя и сможет работать в таком пекле?

Макар вызвал к себе Семечкина, посадил на диван у своего стола, поговорил с ним минут пять, и Семечкин полез в пожарный участок. Ничего особенно героического в этом, конечно, не было, но все-таки не каждый согласился бы туда идти, и всеобщее уважение, которым пользовался Семечкин, оказывалось ему недаром; он отлично понимал это и гордился по справедливости.

Хорошо Пахомову вести полевой штрек на 170-м горизонте капитальной шахты: давай бури да жди отпальщика, и денежки у тебя в кармане. И можешь ты буфеты покупать и каракулевую шубу жинке и «ЭЧС» у себя устанавливать. Легкое дело. А попробовал бы ты постоять на месте Семечкина. Это, брат, не всякий сможет.

И когда Пахомова вместе с другими уральскими горняками посылали на практику в Криворожье, а Семечкин остался в Красноуральске, он обиделся, но не очень, потому что понимал — не ему же учиться у криворожцев, у которых небось во всем бассейне не сыскать забоя с такими условиями, в которых работал он. А вот Пахомову — тому нашлось бы чему поучиться в Криворожье. Он на простой работе стоял. Особенно обижаться тут не было оснований.

И Семечкин работал в пожарном забое. Проходил месяц за месяцем, и он давал по 140 процентов нормы, в то время как другие забойщики, которые работали в пожарных забоях, едва давали 100. Портрет его вывесили на лестнице красноуральского Дома культуры, как и подобает, раз устраивается галерея лучших ударников.

Пробурив несколько скважин, он вылезал в штрек и отдыхал на бревнах.

В отверстие, оставленное в перемычке, вылезал его подручный и, чертыхаясь, лез на бревна отдыхать, говоря, что пусть провалятся ко всем чертям и рудники, и шахта, а он больше ни одного дня не останется здесь. Семечкин с ехидством похлопывал его по спине и спрашивал:

— Никак ты зябкий очень, может, тебе туда электропечку поставить?

— Иди ты к дьяволу, африканец! — орал на него подручный. — У человека глаза чуть не лопнули от жара, а ему смешно.

— Слабый ты, кишка у тебя тонкая, — отвечал Семечкин, — тебе бы в родильном доме клистиры ставить, а не бурки бурить.

И, сняв спецовку, лез в забой.

Сразу же за перемычкой парной, кисловатый воздух охватывал его, и кровь начинала стучать в висках. Внизу было все же не очень жарко. Он медленно поднимался и становился во весь рост. На высоте человеческого роста температура была уж очень большой, и лицо становилось мокрым раньше, чем он успевал встать на лестницу, по которой нужно было подниматься. Там, на высоте четырех метров, был забой. Экономя каждое движение, он поднимался в неимоверной жаре и брал перфоратор. От пота, стекающего по его голой спине и животу, через пять минут становились мокрыми подштанники. Пот был кислый, все здесь было кислым и раскаленным, как на верхнем полке в хорошей бане. Он открывал воздух, перфоратор начинал рычать, и самое неудобное во всем этом деле было то, что от пота очень скользили руки.

Много месяцев работал Семечкин в пожарном забое. Просачивающаяся в шахту вода растворяла колчеданную пыль, и, попадая на вспотевшее тело, эта кислотная жидкость разъедала кожу, появлялись язвы, которые долго не заживали. У Семечкина несколько раз бывали такие язвы, но, вылечив их, он снова шел в пожарный забой. И ни разу за все время он не подумал о том, что пора бы ему попроситься на работу в нормальных условиях. Кто-нибудь другой, может быть, и не смог бы выдержать столько времени такой трудной работы, но только не Семечкин. Семечкин с самого начала работал на втором участке и будет на нем работать до тех пор, пока пожар не прекратится. Никакая температура и никакие болезни не заставят его отсюда уйти. Вот и все.

Однажды на шахте стало известно, что на квартире забойщика Пахомова рудоуправление устраивает ужин. Приглашались лучшие забойщики рудника — Черников, Сафин, Гилязев, Фабиан, Бубнов, Ларшин и, конечно, Семечкин. Семечкину, однако, показалось странным, что ужин устраивается на квартире у Пахомова, а не у него. В конце концов, участок Семечкина гораздо труднее, чем проходка какого-нибудь полевого штрека, и работай он там вместо Пахомова, он дал бы наверняка не меньшую выработку, а вот Пахомов еще неизвестно как сработает в пожарном забое, если его туда послать. И Семечкину не понравилось такое решение — устроить ужин у Пахомова. Он даже решил на этот ужин не идти. Подумаешь, съездил человек в Криворожье, начал показывать ударную работу, и ему сразу же почет и уважение. Каждому на руднике ясно, что Семечкин как забойщик не уступит Пахомову. Почему же в таком случае ужин устраивается у него на квартире, а не у Семечкина?