Руководство джентльмена по пороку и добродетели

– Не хочу жить, – произнес я и закрыл глаза – вернее, один глаз, второй и так заплыл, – лишь бы не видеть взгляда Перси. Но я все равно почувствовал, как защекотала шею трава, когда он повернулся ко мне всем телом.

– Правда не хочешь?

Я думал об этом уже не в первый раз – и, как потом оказалось, не в последний, – но впервые сказал это вслух. Умереть – непонятное желание. Еще непонятнее, что я не чувствую себя вправе так легко отделаться. Я недостаточно с собой боролся, не смог себя сдержать. Я пошел на поводу у противоестественных желаний. Я виноват, что, когда вечером дня святого Марка целовался с Синджоном Уэстфоллом на задворках спального корпуса, ощутил всплеск облегчения, благодарности и впервые в жизни почувствовал, что не одинок. Я виноват, что был уверен: никто и никогда не заставит меня об этом жалеть. Ни директор, ни друзья детства, ни другие студенты. Пока, разоблаченный, ждал приезда отца, я чувствовал себя незаслуженно пострадавшим, и ничто не могло поколебать моей уверенности, что я ни в чем не виноват. Пока отец ее из меня не выбил.

– Не знаю, – ответил я. – Да, наверно.

– Не… не надо. Не надо хотеть умереть. Смотри сюда. – Перси пихал меня плечом, пока я не открыл глаза. Он поднял вверх ладонь и распростер пальцы параллельно земле. – Смотри, у тебя есть пять причин не умирать. Во-первых, у тебя в следующем месяце день рождения, я уже приготовил тебе замечательный сюрприз, и будет обидно, если ты так и не узнаешь, что это. – Я даже издал некое подобие смешка: так хотелось плакать, что получилось какое-то хлюпанье. Перси сделал вид, что не заметил. – Во-вторых, – на каждую причину он загибал пальцы, – если тебя не будет рядом, я больше ни у кого не смогу выиграть в бильярд. Ты в нем настолько безнадежен, что у меня даже есть шансы. В-третьих, мне придется ненавидеть Ричарда Пила в одиночку.

– Я тоже ненавижу Ричарда Пила, – тихо ответил я.

– Мы ненавидим Ричарда Пила! – проскандировал Перси так громко, что с ближайшего куста взлетела птица. Я снова рассмеялся, на этот раз даже по-человечески. – В-четвертых, у нас с тобой до сих пор не получилось съехать по лестнице у меня дома на подносе, а без тебя мой неминуемый триумф будет не таким радостным. И в-пятых, – он загнул внутрь кулака большой палец и вскинул кулак в небо, – если бы тебя не было, жить было бы ужасно. Гадко, мерзко и отвратительно. Скучно, одиноко и… слушай, не надо, ладно? Не умирай. Жаль, что тебя исключили и что у тебя такой отец, но я очень рад, что ты снова дома, и ты… ты мне сейчас очень-очень нужен. Так что не надо больше хотеть умереть, дай мне порадоваться, что ты живой. – Секунду мы оба молчали. Потом Перси спросил: – Договорились?

– Договорились, – ответил я.

Перси поднялся на ноги и подал мне руку. Он очень мягко помог мне встать, но я все равно то и дело морщился, и Перси осторожно поддерживал меня за локоть. С Рождества, когда мы виделись в прошлый раз, он сильно вытянулся – и вдруг перерос меня сантиметров на десять – и стал немного шире в плечах. Это был больше не тот долговязый, угловатый, сложенный из костей и суставов Перси, которого я знал всю жизнь. Его руки и ноги теперь подходили к телу.

Сейчас, вспоминая тот день, я понимаю, что, наверно, именно тогда впервые в жизни подумал, что Перси, между прочим, довольно симпатичный.

Ненавижу вспоминать.

Марсель

8

Дорога до Марселя занимает у нас три дня. Все это время мы ночуем под сенью рощ и просим крестьян нас подвезти. Путь лежит мимо полей с насупленными подсолнухами и цветущей лавандой. В город мы входим поздно вечером: фонарщики уже зажигают фитили фонарей. Марсель просторный и светлый, куда чище и ярче Парижа. На холме над морем высится базилика Нотр-Дам-де-ла-Гард, закат отражается в ее белом камне и бьется о волны, окрашивая их в золото. Улицы квартала Панье узенькие, перед окнами сушится белье и сияет на солнце, будто стекло.

Банки сегодня уже закрылись, а поскольку мы планировали первым делом разыскать отцовский банк и посмотреть, не оставили ли нам Локвуд и Синклер каких-нибудь вестей, мы в тупике. Похоже, нас ждет еще одна ночь на милости стихий. Можно, конечно, пойти по домам проситься на ночлег, но при одной мысли об этом меня тянет броситься в море. Все с головы до ног ноет от постоянной ходьбы и сна на голой земле, живот прилип к позвоночнику. Последние несколько дней мы питались либо тем, что смогли своровать, либо дарами щедрых крестьян – выходило негусто, а скудный завтрак, который мы выменяли на сережки Фелисити, давно уже из меня вышел.