Рулетка еврейского квартала

Вернувшись домой, она медленно, даже не раздевшись, села в пышное кресло и так же медленно принялась рассматривать ночную высотную панораму за окном. Быстрота ее пресыщения от всего вокруг и нарастание вялого, гнетущего равнодушия за последний год стали ненормально велики. Пусть у нее и две жизни вместо одной, и человеческое ее время в действительности приближается к шестидесяти годам, но не от старческого же отупения с ней происходит подобная ерунда. Сейчас тоже шагнуть вниз с подоконника ей было раз плюнуть и ничуть не жаль, подумаешь, и что бы изменилось? Это даже не деградация души, а словно полное отсутствие цели у поездки, которую и называют жизнью человеческой. Как будто оборвалась питающая пуповина, связывавшая ее с настоящим, а будущее выглядело тоскливо однообразным и предсказуемым. Еще одна денежная куча, на которую можно накупить множество мертвого хлама, чужие люди вокруг, и что за радость ими командовать? Она для них никто, а они для нее ничто. Запереться в башне из слоновой кости и смотреть на мир исключительно свысока, вот как сейчас. Но в том-то и дело, что ее башня только – бетон и стекло, искусственное тепло от выключателя, и сидеть внутри нее так же скучно и бесполезно, как клоуну смешить облака на Эвересте. И спуститься из башни стекла и бетона также будет действием, лишенным смысла, потому что негде приземлиться.

И тут она вдруг подумала неожиданно о Соне и втором шансе, как много лет назад, но подумала уже про другое. Она ничего бы не смогла исправить ни теперь, ни тогда, потому что была исторгнута из мира, в котором остались долги и нужды в исправлении. Одна на голой земле и вне того, что могло бы утешить ее сердце. Она летела когда-то по бульварам Одессы, как Эринния мести, как судья и палач в одном лице, а обиталище Фемиды оказалось для нее запретным. Соня там, а она здесь, и она не Соня. И ей ни к чему, выходит, новая жизнь, а подавай ей старую, потому что в той только жизни и можно нечто изменить. Соня, да. Соня.

А ведь Соне скоро пора и прыгать с подоконника. Неожиданная эта мысль заставила Ингу приподняться с мягких подушек и оторваться от созерцания картин в рамке окна. Она никогда не думала об этом, сначала не видела нужды, а потом забыла, поставив пограничный крест. А ведь свято место через каких-то полгода станет свободным. И значит, возможно будет возвращение. И ее тут же закрутило в вихре почти что счастья, от моментально возникшей вереницы захватывающих видений. Она хотела мстить и судить, она и сейчас этого хочет, и вот впереди забрезжил Судный день. Для бабки, для дяди Кадика, для свекрови, для мужа Левы, для всех, всех, всех. А неторопливый их палач уже надел красную рубаху, поигрывает топором, пританцовывает с ухарским припевом, и как же сладко все получается. Жизнь немедленно обрела не только что свою соль, а прямо огненный перец ощущений. И у нее, Инги, теперь прорва денег, и собрание совершенно потрясающих знаний, которые бы Соне явно показались лишними. Как правильно стрелять на поражение, как ударом ладони вогнать носовую кость в череп, как правильно выбрать себе парня за наличные, чтобы получить максимальное удовольствие, как правильно торговать оружием для террористов и не попадаться на этом, как устраивать бухгалтерские аферы и как организовать заказ на неуютного конкурента. Как делать бизнес лучше соседа и как управлять дорогим автомобилем на большой скорости, как подбирать камни для драгоценностей и как строить дома – это список наиболее безобидных ее умений. Она так боялась, так противилась начинать семью с нуля, не хотела ни Родриго, ни скромного Костю, никого вообще, совсем закостенела в одиночестве, как трухлявый пень во мху. А вот теперь, выходит, у нее есть семья, ее же собственная, готовенькая, даже с ребенком. И Димку можно будет правильно воспитать, оторвать ото всех этих жидовских прелестей, пусть растет вольным соколом, она научит сына драться за свой кусок, вплоть до чужого горла, и уж Димка-то никогда не станет торговать протезами как его никчемный папаша. Да и папаша пригодится, вместо домашнего животного, как раз похож на верблюда, и будет можно сэкономить деньги на найме дворецкого. А уж при мысли от встречи с бабкой и всей прочей дорогой семейкой ее заколотило от сногсшибательности открывающихся тут возможностей. Только своих папу и маму она пощадит, а кое-кого и заставит целовать их в зад. То-то отец загордится дочкой, настоящей Рудашевой, а не какой-то там Фонштейн. Хотя и тут у нее возникло вдруг сомнение, что вряд ли ее отец, Алексей Валентинович Рудашев, грохнется в обморок от счастья, если узнает нынешнюю Ингу поближе. Но это все пустяки, родители на то и родители, чтобы все прощать своим детям, если они, конечно, их любят.