Рулетка еврейского квартала

– Да ты что? – удивилась Аида и обрадовалась: – Да ты же по нынешним временам клад зарытый, нужный. Пока наша власть послабление дала, совместных предприятий с фирмачами расплодилось, что червей в теплое время после дождичка. У тебя какие языки?

– Английский в совершенстве и разговорный, – Инга едва успела прикусить язык и не поведать, что два года отработала в отделении «Лайф», а то вышел бы бред сумасшедшего. – Еще немецкий, читаю в неадаптированном виде, только говорю медленно. Французский мой самый любимый, но с произношением не очень, практики мало разговорной. Ну, латынь, греческий, который древний. Это уже не так интересно.

– Английский, немецкий, французский, самые ходовые, – перечислила по пальцам Аида. – И диплом тут ни к чему особенно. Фирмачам надо, чтоб их понимали и документы не путали. А диплом вместо человека работать не поставишь. Эх, только бы эта лавочка в скорости не прикрылась!

– Не прикроется, – усмехнулась Инга, слишком уверенно и таинственно.

– Знаешь что? – живо поинтересовалась подруга.

– Нет, просто логика исторических событий есть непреложный факт, – туманно и по-ученому отвертелась Инга. – Но как в это совместное предприятие попасть? Тянучкина попросить, что ли?

– И не надо просить. Выпишешься, вместе в одно место пойдем. Поговорим, там видно будет, – пообещала Аида.

– А лучше, знаешь, что? Лучше со временем свое дело открыть. Импорт косметики или телевизоров, или автосалон, – размечталась Инга.

– У тебя запросы, однако, – как о несбыточном сказала Аида. И вдруг неожиданно встречной откровенностью одарила Ингу: – Знаешь, у меня ведь никогда близких подруг не было, не доверяла я и не сострадала никому, а с тобой я бы смогла. Ты как думаешь?

– Спасибо тебе, вот как я думаю, – ответила Инга. У нее тоже в жизни не случилось ни одной подруги, даже неблизкой.

Хотя однажды чуть было не случился «друг».

Москва. 1990 г. 8 марта. Козицкий переулок.

Сегодня, как и обычно 8 марта, нужно было ехать к Полянским на день рождения Раечки. Соня собиралась с утра, строя про себя планы, как бы обдурить бабку и одеться пристойно, к лицу. Для того у Сони имелся особенный повод. Не подумайте ничего плохого, но дело было в одном человеке мужского пола. И вовсе не в Левочке Фонштейне. Хотя его самого, а равно и всей его семьи на торжестве у Полянских не предполагалось. Другого немного круга была его семья, победнее и поплоше, правда, сама Раечка всех Фонштейнов у себя принимала запросто. Она вообще, как и ее муж Юзя, гостей привечала, но и жалела Фонштейнов, чтобы они не чувствовали на себе чужого превосходства.

Тем более что Лара, скучающая на необязательной работе в проектном институте в ведомстве Миннефтепрома, где директорствовал ее отец, уже выполнила обещание и привела Леву вместе с родителями в дом Гингольдов на смотрины. Соня и Лева сидели на разных концах стола, каждый посреди своего семейного боевого расчета, исподтишка поглядывали друг на друга. Лева тогда Соне никак «не показался» вообще – невысокий, костлявый, рыжие кудряшки и лицо, будто состоящее из одних острых углов. Может, именно от равнодушия она не была против сватовства и жениха. Окажись Лева томным раскрасавцем, каких тоже хватало в еврейских вотчинах, она бы застеснялась и отгородилась от него. Случись молодой Фонштейн, напротив, безобразным, как тяжкий грех, кто знает, возможно, Соня бы начала борьбу. А так – ни рыба ни мясо. Даже любопытное ощущение новой роли настоящей невесты интриговало Соню. Впрочем, от «детей» с обеих сторон и не требовалось абсолютно ничего, наоборот, чинное сидение поодаль свидетельствовало о благонравии без глупостей. Соне было особенно приятно, что Леве предполагаемая ему в жены девушка очень и как-то сразу понравилась. Да она и была для него красавицей. А что одета уродливо – так к этому Лева давно привык – смотрели не первую невесту. Правда, ни разу не было невест из «такого» дома.

Тогда оба семейства быстро сговорились, хотя и не без колкостей со стороны Эсфири Лазаревны и некоторого высокомерия дедушки Годи. А мама Левы на прощание, пусть и посмотрела на Соню строго, но уже как на свою. И строгость Евы Фонштейн совсем не подчеркивала какую-то нарочитую политику в отношении будущей невестки – просто в силу характера Левочкина мама была женщиной достаточно сурового нрава.