Румбо

«Бывалый болт сошёл с нарезки,
Матёрый волк в краю лесном.
Покойся с миром, светоч дерзкий,
Усни навеки чёрным сном»

Венок

— Суетливый, наверное, был мужик… — предположил Румбо, снимая с могильной плиты увядший венок.

Понюхал, потер в ладони сухие листья.

Что, если венок этот покурить? Узнаю побольше об этом Селиванове А.Н.

Он набил цветами подаренную 3оей трубку, чиркнул зажигалкой и дунул.

Андрей Николаевич Селиванов предстал перед Румбо с пугающей разум отчетливостью. Словно Румбо сам на какое-то время обратился в этого сухощавого среднего роста блондина с подломленным носом и родинкой на правой щеке.

Отец играл на баяне, пил водку и озорно матерился. Сестра родила в 15. Негра. Семейный позор подкосил мать: она слегла, зачахла.

Во дворе с ребятами поджигали охотничьи патроны: дробина попала в щиколотку. Друг отца, мясник Андрей бросил под поезд сторожевую (старо-живую) собаку. Это хорошо, когда море и свет. Первый раз увидел море из окна поезда. Показалось, что поезд едет по небу.

Друг Витя. Металлический заборчик у института напротив входной двери в главном корпусе. Частенько задница его поёрзывала на этой прохладной жердочке. Выходили и курили, сплевывая под ноги. Говорили о разном. Сладкая бумага кубинских сигарет. Напевали ДК. Смеялись иногда над анекдотом. Он влюбился в Витькину жену Свету. Но Витька был друг. Страдал от этого. Иногда мастурбировал, проснувшись до рассвета. Потом встретил Катьку. Замерзал, дожидаясь её с букетом цветов на углу площади. Разбил серегиному брату монтировкой голову. Потом вдруг за три дня до запланированной свадьбы уехал с друганами в Сочи. Типа мальчишник.

И не вернулся.

В Сочах он встретил Апельсина.

Апельсин был многополым мутантом с гладкой белой кожей, безволосой головой и длинными женскими ногами. В продолговатом черепе калейдоскопом переливался мозг годовалого ребенка. Разговаривать оно не умело, но пело вечерними часами у пристани.

На такую-то песню и вышел однажды Андрей, будучи под хмельком, и грызя необычайно твердый пломбир. Что это за странный, завораживающий голос доносится с моря? Уж не сирены ли зазывают одинокого путешественника?

Он подошел к Апельсину и посветил в лицо полицейским фонарем, который носил на случай самообороны во время ночных прогулок.

Апельсин улыбнулся. На подбородке блестела слюна.

Андрей с интересом снял с него школьную кофту, расстегнул брюки, держа фонарь подмышкой и массируя член рукой.

В Апельсине обнаружилось множество отверстий самой разной формы и запаха. Отверстия были различной температуры и степени смазки. Были рыхлые, кровоточащие, упругие, вязкие, крестообразные и сосущие. Был также отросток, напоминающий гладкое щупальце, мускулистый и подвижный. Еще у Апельсина был толстый упругий язык, выдвигавшийся изо рта не менее чем на 15 см, и был яйцевод: тонкая костяная игла, обтянутая шелушащейся кожицей и полая внутри. Яйцевод медленно вытягивался из позвоночника, являясь продолжением копчика.

Роста он был невысокого — метр пятьдесят. Но весил изрядно.

А потом была работа промоутером в телешоу «Говорящая жопа», Женечка из Витебска, обучившая его литовским ругательствам. Был вор в законе Ерёма, подаривший ему новенький «Гольф». Был гнида-Москаленко и саблезубый шофёр Вальс.

Женька родила ему Стёпку. У Стёпки жизнь не сложилась. Сел. Вышел — и снова сел. И так оно и пошло. Невзлюбило Стёпку государство.

Андрей переживал за сына. Он сам, случалось, переступал и перепрыгивал убогие рамки загона, но всегда затем благополучно возвращался обратно. Поначалу повезло, а потом попёрло. Попёрло — и выперло. Звёздный вечер в Гаграх.

Женьки теперь нет, она теперь в топке. Сгорела в костре наркобизнеса.

А вот дом на берегу Жомульгара, который он построил своими руками (но не без помощи наемных рабочих, разумеется). Барсуки плодятся и размножаются. Барсуки — это китайцы. Барсуки и крысы.

В этом доме Андрей расчленил труп Матрёны Кузьминичны, местной знахарки. Он ранил её, расставив волчьи капканы в маковом поле. Добил ударом лопаты. Порою мы не знаем, что нас убивает. Не осознаем этого. Не осознаем своего стремления к смерти: настолько естественным оно нам кажется. А когда осознаем — тут уже не до баловства. Но и силы уже не те. Нет сил жить: бывает с вами такое?

Нет сил тащиться вслед минутной стрелке,

Туда, где рубят головы сплеча,

И росчерком корявым, нервным, мелким

Посланья метить, злобно хохоча.

…

И тогда понимаешь вдруг: смерти нет!

Да, у Андрея был друг Витя: тот еще, институтский. Но Витя жил в другом городе, и, по словам сестры жены, бухал. Сама жена Витю давно оставила, предпочтя грязный прокисший Париж промозглой угрюмой Москве. Через столько лет интересно вспоминать. Кто ебёт её сейчас в Париже, не араб ли? Витя прикинулся змеей и уполз. Хорошо, что не ужалил на прощанье.