Румбы фантастики

Стоял я в очереди на выставку картин из коллекции Арманда Хаммера в Пушкинском музее. Были в наше время и такие очереди. Даже и на морозе, и в метель, как в тот раз именно. Холодно, снег летит, продвигаемся медленно. Я уж подумывал, а не уйти ли? Стоит ли из-за двух десятков известных по репродукциям картин ноги отмораживать? И все же не уходил. Потом уже я долго думал — а если бы ушел, как бы все повернулось? Стою, замерзаю, и вдруг вижу, как сквозь завесу летящего снега идет по Волхонке женщина. Высокая, стройная, красивая, в белой дубленке, белых сапожках, и темные волосы по плечам… Мы с ней учились вместе в институте, дружили, можно сказать. Потом расстались. Знаете, как бывает? Один не то сказал, другая не так поняла, потом наоборот… Одним словом — «была без радостей любовь, разлука будет без печали…». Лермонтов, если слышали. Окликнул я ее, подошел. Часа три потом ходили по музею, картины смотрели, скульптуры всякие, о Коро и Мане рассуждали, а больше на общие темы разговаривали. Удивительно, но на этот раз, после стольких лет разлуки, понимали друг друга гораздо лучше. Настолько, что оба сразу догадались, как ошиблись тогда, в прошлом… И так у нас с ней потом все хорошо получилось, даже слишком. Она к этому времени успела сходить замуж и вернуться, оставив за собой более чем приличную квартиру возле Сретенских ворот. Но проблема была в том, что она-то — свободная женщина, а я — отнюдь… Тем не менее, летом я достал жене путевку в круиз по Черному и прилегающим морям, а сам снова в Москву… Дача еще у моей подруги оказалась. На Истре, возле Нового Иерусалима. Сказочные места. И вот тогда мне, в безвыходном моем положении, мучительном для каждого честного человека, пришла в голову мысль — как хорошо и просто было бы, окажись я тоже неженатым. Например, чтоб жена меня бросила, сбежала с капитаном или барменом… Исчезли бы все нравственные терзания и осуществились мечты, включая возможность стать москвичом, чего я тоже давно хотел, но не видел перспектив. Я тогдашние свои мысли очень хорошо запомнил, тем более, что они меня больше не оставляли. Но ведь мысли у каждого могут быть, за мысли мы же не отвечаем… Важно только, чтоб дурные мысли не превращались в дурные поступки. Не помните, кто сказал? Не то Цицерон, не то Марк Аврелий. Так вот нет! Не правы эти древние! Оказывается, и за мысли тоже отвечает человек. Да если б только сам… Но это ничего не меняет. Вернулся я домой, не представляя, как буду выкручиваться из этой коллизии, а на следующий же день, утром, часов в пять — телеграмма… Стоял в полутемной прихожей и в десятый раз перечитывал, никак не понимая смысла слов на бланке с круглой печатью и казенной припиской — «факт смерти заверяется».

…Потом, конечно, узнал и подробности. Нет, не беспокойтесь, я в порядке. Привык. Это же давно было. Но вы правы, именно так я сразу и подумал — это из-за меня. Хотел свободы — пожалуйста, получай! В самом абсолютном выражении. Я тогда чуть с ума не сошел. Ни о чем больше думать не мог. И верить не хотел, а куда денешься? Уж очень все четко сошлось.

Тогда я и про все предыдущие случаи вспомнил, все перебрал. Никаких сомнений. Каждый случай моего «везения» обязательно сопровождался неприятностями для кого-то другого. Вот когда я на бегах три тысячи выиграл, один шапочный знакомый ровно столько и проиграл. Казенных денег. И сел, разумеется. На пять лет, по-моему. И что показательно — все происходило по нарастающей. Крупнее удача — тяжелее последствия. Но чтоб со смертельным исходом, да еще и не одним… Но человек так устроен, что категорически не хочет верить в худшее. И я — перестрадал, перемучился, но постепенно стал отходить. Убедил себя, что все ерунда. Несчастный случай, не более. Была ведь госкомиссия был суд, причины установлены, виновные наказаны. А я материалист, мистику не признавал, мне нетрудно было поверить, что всему виной — стечение обстоятельств. Редкое? А кто их считал? На Земле каждый день столько всего происходит, что нетрудно любые случаи объединить в любые пары, ну и что?

Восстановив, таким образом, душевное равновесие, свыкнувшись, отгоревав положенное время, я-таки перебрался в Москву. Своей подруге, разумеется, ничего такого не сказал. Да и зачем?

Квартиры мы поменяли на одну, совсем уж великолепную, работу мне подыскали и престижную и по душе, и жили хорошо, можно сказать, со вкусом. Интересное общество, возвышенные увлечения, умные беседы… И хоть сосало иногда этак неприятно под сердцем, но ничего, жена моя новая оказалась женщиной энергичной, с обширными связями, и если какие желания и возникали, то решались на ее уровне и ее усилиями, а я принципиально не хотел ничего хотеть. Чтоб, значит, грех на душу не брать. Непереносимо жить, даже только предполагая, что твои капризы — это чья-то беда и смерть. Вы поймите весь ужас моего положения — я ведь никак этим не мог управлять. Если б мог — тогда, конечно, виноват. «Вяжите меня, православные…» Оно бы и полегчало…