Румбы фантастики

— Слава богу! — усмехнулся я. — Дела мои останутся, уверен! И кого сейчас волнует, кем был тот или иной творец?! Да будь он трижды негодяй — плоды его трудов, вот что в итоге ценно, вот что важно для прогресса!

— Хочешь с этой стороны взглянуть на свое дело? Что ж… Уже упомянутый Кузовкин, — Ширяев не спеша загнул мизинец. — Валенчук. Его диссертацию ты, даже толком не прочтя, отверг, сыграв тем самым на руку ретивым проходимцам от науки. Мог и защитить, помочь, но это требовало усилий, непредвиденных хлопот — зачем? Дубасов, Мендельгейзер, Погулевский — их, по твоей милости, никто теперь не знает. Ты их не травил, не отлучал — ни-ни! Ты просто не помог, когда тебя просили… Отмахнулся. Проявил формальную принципиальность, чтоб себя не утруждать… Потому что у тебя — бездна дел. Ведь только у тебя — Работа! Между прочим, все, кого я называл, могли в дальнейшем многое сделать, даже по сравнению с тобой. Если бы ты вовремя их поддержал… Или же инстинкт в тебе заговорил, сработал аварийный тормоз? Бессознательное чувство конкурента?.. Может быть… Так что у твоих дел есть и печальная изнанка. Это, кстати, люди припомнят много лет спустя, когда придет черед тебя опровергать. Мы выяснили. Извини, что говорю об этом, но ты вынудил меня.

— Да кто, кто — мы?! — воскликнул я, почувствовав внутри внезапно странный и какой-то неприятный холодок. Как будто нахожусь на крыше, на краю, а глянуть вниз боюсь — тогда уж точно надо будет прыгать… А зачем? И что в итоге ждет внизу?

— Кто мы? — переспросил Ширяев. — Как тебе сказать… Учителя.

— Из школы? — Я невольно засмеялся. Вот не думал, что могу впасть в состояние почти на грани истерики. Кажется, впервые в жизни… Чертов старикан!

— Отчасти и из школы, — подтвердил Ширяев. — Но на самом деле — все сложнее… Мы… присутствуем везде…

— Ах, эти сказочки про инопланетян!.. — довольный, протянул я. А затем подумал: бедолага, все-таки он спятил. Столько лет учил детишек уму-разуму — и нате вам… Трагический конец, да ведь никто не застрахован! Даже я, коли сумею дотянуть до его лет… Вот только непонятно, что же он в действительности хочет? Или сам себе не отдает отчета? Будто что-нибудь теперь изменит. Нервотрепка вхолостую. И себе, и мне… Нет, зря его впустил. Обязан был предвидеть! Я же иногда умею…

— Инопланетяне… — тихо повторил Ширяев. — Конечно, для кого-то — сказочки… Кому достаточно знать только их… В конце концов, какая разница, как называться?! Наша задача — программировать вас на успех. В лучшем смысле слова. И потом за вами наблюдать.

— За всеми? — что-то кольнуло на секунду в левой стороне груди.

— За всеми.

Я припомнил вдруг его излюбленный, давно забытый — тоже ныне как преданье? — мимолетный жест…

— Ага, — обрадовался я, — но ведь не всех вы — эдак… Я же помню!

— Правда? — удивленно сморщил лоб Ширяев. — Верно. Некоторых я не трогал.

— Почему?

— Они не очень-то во мне нуждались, скажем так. Если я вам закладывал программу-минимум…

— Это на успех-то? Ничего себе!..

— А вот, представь! Моя программа им бы только помешала. Они двигались в режиме максимальных перегрузок. С самого начала…

— Стоп! — запальчиво воскликнул я. — Коль эта самая программа-минимум, как вы ее назвали, дала мне в жизни столько силы, то, не представляю, — кто ж они? Герои-полубоги?

— Нет, Сережа. Люди, самые обыкновенные. Те, кто становится в итоге пробным камнем для таких, как вы, запрограммированных на успех. Пробным камнем быть куда трудней. Уж ты поверь мне. Слишком много риска и почти что никогда — прижизненных наград. Примеры! Тот же Погулевский. Да-да-да, не делай круглые глаза! О нем заговорят лет эдак через двести. Но — заговорят. Тебя тогда забудут… Понимаешь?

— М-да, веселенькая перспектива, ничего не скажешь, — я не знал, как надо реагировать, и надо ли — еще вопрос… Конечно, все услышанное — бред! Детям в школах задают программу-минимум — на жизненный успех… Средь нас расхаживают мудрецы, которые в урочный час… Сказать кому-нибудь… Но я-то тут при чем? Что ему нужно от меня? А может, ничего не нужно? Так, изрек — и удалился, в душе посеяв смуту…

— Ты, Сережа, не волнуйся, — мягко, даже с нежностью какой-то глядя на меня, сказал Ширяев. — Не стану тебя долго занимать. Открою маленький секрет: таких, как ты, мы далеко не отпускаем.

— Что-то я не понимаю…

— Повторю: менять тебя, перевоспитывать — нелепо. Слишком поздно. Ты уже ступил на путь и не свернешь. И, поднимаясь выше, выше, бед другим и горя еще столько причинишь!.. Ты даже не задумаешься, что кому-то сделал плохо, не заметишь… Это и ужасно. Мы обязаны тебя остановить.

Последние слова он произнес таким не признающим возражений тоном, что мне вдруг сделалось страшно. Так пугался я однажды, когда, будучи студентом, на каникулах, тонул в реке… Меня спасли, но ощущенье иррациональной жути сохранилось навсегда.

— Вы что, собираетесь меня убить? — я выдавил из себя подобие презрительной улыбки.

— Кроме того, что вы невежа, вы еще и форменный дурак! — разом покраснел Ширяев, от волнения даже перейдя на «вы». — Как только в голову могло, прийти?