Румия

— Торчать тут всякий раз? Десять рейсов у меня еще. Маята с этими деревьями. Пустите, товарищ старшина.

Старшина положил руку на плечо шофера. Он улыбнулся и спокойно проговорил:

— Посмотрите, красота какая.

Ефрейтор поднял голову и словно впервые заметил на голых еще ветках махровые тополиные сережки.

— Сами разгрузим и перенесем кирпич.

— Что вы, товарищ старшина, — удивился шофер. — Каждый раз тут мороку разводить.

— Каждый раз, милок-голубок, — спокойно, как ребенку, который не может понять простых вещей, объяснял старшина. — Пусть стоят деревья, радуют глаз. Для себя ведь строим, забодай тебя комар. — И, обернувшись к воинам, крикнул: — За мной!

Шофер почесал затылок, махнул рукой и взобрался в кузов:

— Принимай!

Солдаты стали конвейером. А дождь хлестал крупный, теплый.

Машина уехала. Изрядно вымокшие, воины вернулись под навес. Старшина вытер рукавом мокрое лицо и опять обратился к Корчинову:

— Вишь, навроде с добрым делом тот ефрейтор, а не видит всей красоты земной. Ломи ее, кроши. Разве ж не для вас мы в сороковом эти тополя сажали!

— А где ваш тополь, товарищ старшина? — оживился Корнилов. Может быть, тот?

— Не припомню теперь уж, где мой. Вон их сколько!

Дождь все не переставал, но солнце над горизонтом выглянуло из-за тучи и превратило дождинки в серебряные нити. Старшина щурил глаза и долго молчал, думая о своем.

Наверное, вспомнил старый солдат, как много лет назад шли воины на воскресник с оркестром. Шли строем, и у каждого — деревцо на плече, как винтовка.

Вымахали за эти годы деревья. Могучие тополя раскинули в небе шатры. И так стоят строгими рядами, как солдаты в строю. Кое-где поредели ряды. Вместо больших деревьев стоят молоденькие топольки-подростки. Их посадили совсем недавно. На месте старых. А те погибли. Почему? Может, солнца которым не хватало, может, ветер кого сильнее хлестал, а иных осколками война подкосила.

Гроза отшумела над головой и вместе с тучами откатилась на запад. Воины покинули свое убежище. Рядовой Корчинов расхаживал между деревьями, стучал сапогами по стволам, и деревья обрушивали на него радужные ливни.

— Глядите, товарищ старшина! — кричал он. — Во какой старый тополь! На нем и сережек нет. На дрова пора.

— Ишь, прыткий какой, — качал головой Иван Захарович. — Ему ж и тридцати нет. Это, милок-голубок, по-тополиному-то, младенец еще.

— Глядите, листик!

Рядовой Корчинов дотягивается до ветки, наклоняет ее к самому своему носу, и разглядывает, и лижет, и нюхает маленький клейкий листочек. Солдаты подходят, обступают Корнилова, разглядывают листок, улыбаются. Еще и не вылупился он из почки, не лист еще, а так, трубочка изумрудная. И уж так ему рады люди, будто новорожденного приняли в свои руки.

Потом широкий лист развернется. Будет в знойные дни людей этих в своей тени прятать.

— Товарищ старшина, а долго тополь живет?

— Шестьсот лет, милок-голубок, живет. До-олгая жизнь тополиная.

Старшина ласково смотрит на рядового Корчинова. Морщинки у его глаз собрались гармошкой. В густых бровях капли дождя запутались, сверкают, как росинки в траве. Вся радость душевная на лице у него.

Радуется старшина солнышку весеннему, и первому листику, и этому молодому солдату, который обязательно посадит свой тополек на земле.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.