Румынская повесть 20-х — 30-х годов

У соседней калитки, сгибаясь под тяжестью запеленутого младенца, стояла девочка лет одиннадцати, худенькая, с тонкими чертами лица, и смотрела им вслед. Я спросила ее:

— А ты, Анка, не идешь купаться?

— Нет.

— А почему?

— Да так.

Я поняла, что из-за младенца.

— Хочешь конфет?

— Хочу.

— Иди сюда.

Она подошла к калитке. Села на толстое бревно, служившее скамейкой. Я угостила ее конфетами. Она сунула кусочек конфеты младенцу в рот и только после этого попробовала сама. Время от времени она рукой энергично вытирала младенцу нос, потом стала вытирать ему нос своей косынкой.

— А где же твои отец с матерью?

— На кукурузе.

— И ты дома одна?

— А с кем же?

Она непрерывно вытирала младенцу нос, и я сказала ей:

— Ты ему, в конце концов, нос оторвешь.

— И то правда!

Развеселившись, Анка с любовью поглядывала на малыша, который тоже как будто улыбался. Он был толстый, голубоглазый, а она — смуглая, с черными живыми глазами.

— Это твой брат?

— Это сын тяти и его жены, мама-то умерла.

— А новая твоя мама не обижает тебя?

— Нет. А чего ей меня обижать?

— Ты в школу ходишь?

— Нет.

— Кончились занятия?

— Да я только несколько дней и ходила-то.

— А теперь почему не ходишь?

— Да кто его знает! Господин учитель говорит, что у меня сил мало.

— Ну, а чтобы носить на руках малыша, сил хватает?

— А кому же его носить-то?

И, погладив брата, тихонько засмеялась моему вопросу.

— Ну, а господин учитель что говорит?

— Да ничего, отец сказал ему, что я должна за домом глядеть, еду стряпать и брата нянчить. Я иногда захожу в школу, ношу яйца, виноград, кукурузную муку…

— Вот оно что!.. А сколько у вас классов?

— Четыре и еще один, хочешь — можешь кончить пять.

— И только один учитель?

— Ну да! И жена ему помогает. Она учит младших.

— Она тоже учительница?

— Нет. У нее ребенок маленький. Недавно родился. Вроде брата моего.

— Анка, отчего ты не попросишь отца, чтобы он хотя бы на год отдал тебя в школу? Ты бы выучилась читать и писать. Не хочешь?

— Да что его просить! Разве он послушает!

И засмеялась.

— И тебе не жаль?

— Как не жаль! Да ведь не умру я, ведь я не парень!

И поскольку я молчала, пораженная ее логикой, Анка сказала:

— Погодите, барышня, я вам что-то покажу.

Анка ушла, сгибаясь под тяжестью брата, к себе во двор и вскоре вернулась. Она держала в руке маленького воробья, испуганного и взъерошенного. Показала мне его, потом поднесла к моему уху:

— Слышите, как кровь в нем кипит? Видите? Он из гнезда выпал!

— Бедный, ведь он погибнет.

— Да?!

— Разве ты не видишь, как он испугался? Он сегодня ел что-нибудь?

— Нет. Я давала, он не хочет.

— Знаешь что, Анка? Отнеси-ка его назад в гнездо. Где оно?

— У реки, возле пустого дома, там воробьи и ласточки поселились, когда эти двое сбежали.

— Кто же это?

— Да Флоаря и Ион.

— И куда же они сбежали? Они не были мужем и женой?

— Были, да Флоаря полюбила Василе и сбежала с ним, а Ион ушел куда глаза глядят.

Анка рассказывала, не сводя с меня своих больших черных глаз. Она, видимо, не совсем понимала, что говорит, а может быть, повторяла то, что слышала от других. Она добавила:

— Ион умом тронулся. Целый день лежал не вставая, ни с кем не разговаривал, а ночью выл, как собака, знаете, когда ее топят, — у нас была такая. Его и били, и в воду холодную окунали, и в церковь водили, ничего не помогало. И вдруг он сбежал.

— Куда?

— Это уже только ему одному известно.

— А она где же?

— Да никто не знает. С той ночи, когда Ион чуть не убил ее топором, она прячется где-то вместе с Василе.

— Он хотел убить ее топором?

— Ну да. Ведь он застал ее.

Я изумленно глядела на Анку, которая спокойно стояла передо мной с воробьем в одной руке, с младенцем — в другой и с такой простотой и наивностью рассуждала о любви. Время от времени она подносила воробья к носику брата, ему было щекотно, и он смеялся. Смеялась и Анка, играя с ним, говоря ласковые слова. У нее были все приемы любящей матери, как у городских девочек, когда они играют в куклы.

На какой-то миг судьба ее показалась мне бесконечно печальной, — ведь ей предстояло все время носить на руках этот живой сверток и заботиться о нем.

Но я тут же вспомнила, что видела однажды, как Анка играет вместе с детьми своего возраста. Она раскраснелась, громко кричала, задевала подружек. Братца она оставила посреди дороги, в пыли, и он, грязный, довольный, уснул на солнце. Его разбудила собака, которая вылизывала ему лицо, запачканное молоком и мамалыгой. Мальчик закричал, Анка подбежала к нему, взяла на руки, поцеловала, снова положила спать и вернулась к играм. Она казалась совершенно счастливой.

Анка внезапно вернула меня к действительности, сказав:

— Пойду дам мальчику поесть, потом отнесу воробья в гнездо… А может, засунуть ему в клюв еду палочкой?

— Нет, девочка, ты его погубишь. Лучше отнеси в гнездо.

— Пойду отнесу.

И Анка, не попрощавшись, ушла, неся на руках брата.