Румынская повесть 20-х — 30-х годов

Адела в сером шерстяном облегающем платье, подчеркивающем, как широки ее плечи, как узки бедра. Холод разрумянил ее, и она еще больше похорошела. Вчера вечером мы с ней прошлись немного. В прорезиненном дождевике с капюшоном она поворачивалась всем телом, чтобы взглянуть на меня, и казалась гимназисткой, лукавой до невозможности. До чего же юным и свежим выглядит прелестное женское личико в обрамлении черного капюшона!

Когда я пришел, Адела ходила взад-вперед по веранде. Усадив меня, она продолжала ходить. Мне показалось, что она чем-то взволнована и занята своими, неведомыми мне мыслями.

Она ходила, а я первый раз в жизни смотрел на нее снизу вверх. Движение всегда несколько ошеломляет недвижного человека, а если к тому же перед тобой движется женщина, и любимая, и движения у нее гибкие и вызывающе женственные, и она вдобавок взволнованна и рассеянна, то тут уж волей-неволей притихнешь и впадешь в уныние.

Я сидел и держал на коленях шляпу. Адела хотела освободить меня от нее. Но мог ли я позволить даме быть для меня прислугой? Однако учтивость, вынудившая меня отказаться от услуг дамы, не помешала мне воспротивиться ей: мы легонько тянули шляпу каждый к себе, и вдруг я ощутил, что ее сопротивление доставляет мне почти физическое удовольствие. Правду сказать, отношения наши во многом переменились. С тех пор как я убедился, что она догадывается о моих чувствах, я сделался гораздо более скованным, а она несравненно свободнее. С каждым днем она делается больше, значительней, а я меньше, ничтожней. Сегодня я казался себе совсем крошечным, наблюдая за ней из кресла. Покорным, зависимым. Жаль только, что, становясь маленьким, я не молодею… Но зато я уже не жалуюсь ей на старость, осторожничаю, таюсь. Собственно, я и сам не знаю, каким себя чувствую — молодым или стариком? По-молодому я чувствую Аделу и весь мир вокруг, который благодаря ей обрел и смысл, и жизнь, и краски. А стариком я гляжу на Аделину юность и любуюсь ею, с каждым днем все отчетливей ощущая груз прожитых лет. До этого я и не подозревал о своем возрасте. Я не старел, потому что не думал о старости, как не думают о ней деревья. Ощущение возраста возникло у меня здесь, когда я встретил Аделу, может быть, потому что уже любил ее. Когда я полюбил — точно знает только Адела. Женщины, я говорю о настоящих женщинах, ставят диагноз этому заболеванию мгновенно и безошибочно. Да и была ли бы она так насмешлива, если б не распознала сразу мою болезнь?..

Дождь днем, дождь ночью, льет, льет, льет. Приутихнет и опять припустит с новой силой. В дурацком упорстве этого дождя, который разошелся вовсю лишь на третий день, вопреки всем законам природы, есть даже что-то трогательное. А каким пришел скромником — еле-еле касался листочков в сумерки и не торопил зажигать лампы. Но внешность обманчива, скромник оказался притворщиком.

Адела сидит на веранде в платке и отороченной мехом душегрейке. Выглядывая из пухового платка, личико кажется маленьким и очень мудрым. И слова, будто согревшись под толстым платком, теплые-теплые.

Адела читает «Войну и мир». Начала второй том. Я настоял, чтобы она дочитала главу до конца, пригрозив, что иначе уйду. И, не желая мешать ей, взял со стола альбом и принялся его перелистывать. Рассмеявшись, она заявила, что вопреки своей воле вынуждена подчиниться.

— А как вы узнаете, дочитала я главу или нет? Неужели поверите на слово?

Адела читает.

У меня на коленях лежит альбом, а я… Я не могу отказать себе в удовольствии любоваться прелестной женщиной, не знающей, что ею любуются, и занятой чтением.

На губах Аделы блуждает улыбка — она не забыла еще моего тиранства и своего послушания, но мало-помалу лицо становится все серьезней, все сосредоточенней, а руки продолжают машинально оглаживать юбку, из-под которой едва виднеется носок ботинка… Такого рода жесты свойственны женщинам застенчивым и стыдливым, они их даже не замечают, настолько они стали привычными, вошли в плоть и кровь, но результат противоположен желаемому: желая что-то скрыть, привлекают внимание. Адела тоном пай-девочки просит позволения закрыть книгу, главу она дочитала и уже всерьез спрашивает, нравится ли мне князь Андрей, прибавив, что ей он нравится больше всех.

Я никогда не был заядлым спорщиком, а уж с Аделой и подавно не спорил. Совершенно искренне, а не из вежливости, я соглашался с ней и в суждениях, и в оценках, хотя накануне мог думать совсем иначе. Наверное, так осуществлялось мое потаенное желание быть с нею вместе. Но на этот раз нас разделила пропасть. Я был беспощаден, я с пылом высказывал свое несогласие и прекрасно знал про себя, что несчастный князь нравится мне больше всех…

Адела не сводила с меня внимательных глаз и сказала наконец, что князь Андрей с виду суровый, насмешливый и холодный, чувствителен до сентиментальности и очень похож на меня.

— А скажите мне, дорогой мой наставник (давненько она меня так не называла), князь Андрей ревновал к Анатолю? Вам про это должно быть больше известно.

— Думаю, нет.

— А я думаю, да, хотя, конечно же, напрасно.