Рунная птица Джейр (СИ)

– У нас в Кардиле такие устрицы на рынке продаются дорого! – продолжала Эрин, улыбаясь. – Серебряк за полдюжины. А тут их полным-полно. Вон у тех скал целая устричная отмель.

– Отличные устрицы, – Варнак взял одну из них, вынул кинжал, раскрыл створки и отправил устрицу в рот. У нее был свежий острый вкус моря. – Жаль, уксуса у нас нет.

– В Кардиле мы едим их с лимоном и мятным соусом, – сказала Эрин, сверкая глазами. – Ой, вкуснятина какая!

"Да, милая, ты сама не представляешь, как тебе к лицу твоя радость! А ведь у меня могла бы уже быть дочка твоих лет…"

– Aeryn, – Браск возник между ними, будто из берега вырос, – neyn leamm a ner Arado asdieth, a`nuin hoch deadchiad!

Девушка вспыхнула, опустила лицо. Варнак отбросил пустые створки, тыльной стороной руки вытер с губ слизистый сок.

– Там, верно, есть еще устрицы? – спросил он.

– Да, – встрепенулась Эрин. – Их очень много. На отмели у скал.

– Так почему бы тебе не собрать еще? Скоро ужин, я бы с удовольствием съел еще штук двадцать этих чудесных слизняков.

Эрин кивнула, бросила беглый взгляд на брата и, вывалив содержимое передника на песок, припустилась обратно к скалам. Морская пена летела из-под ее раскрасневшихся от холодной воды пяток. Варнак дождался, когда она удалится подальше, повернулся к Браску.

– Не стоит так разговаривать с сестрой, – сказал он.

– Ты что, знаешь наш язык? – с вызовом спросил Сид. – Или по тону понял?

– Знаю, и понял.

– И что же я сказал?

– Хочешь, чтобы я повторил тебе твои слова на языке крысы?

– Крысы?

– Вы зовете нас "арадо" – на вашем языке это означает "крыса". Или я неправ?

– А тебе-то что за дело, как мы вас зовем?

– Никакого. Тем более что и мои соплеменники зовут вас остроухими обезьянами, морскими лисами, а иногда находят прозвища обиднее. Но я бы не хотел, чтобы меня называли крысой.

– Ты не понимаешь, – Браск смущенно улыбнулся. – Это прозвище…. В нем нет ничего обидного. Просто у вас форма ушей, как…

– … у крыс, – закончил Варнак. – И это веская причина для того, чтобы запрещать сестре говорить со мной с глазу на глаз, верно?

– Извини, господин, – Браск опустил глаза. – Я сказал, не подумав.

"Парень спесив, как павлин, и мозги у него пока что куриные, но вроде бы умеет признавать собственные ошибки. Уже хорошо. Или он просто боится меня? Наверное, второе. Ну да ладно, нечего разыгрывать из себя строгого папашу. Папашу…"

– Так-то лучше, – сказал Варнак вслух и протянул парню руку. – Но различия в форме ушей нам на время придется забыть.

– Послушай, господин, я все хочу спросить тебя. Мы пятый день едем на север – это я понял. А что дальше?

– Ничего. Здесь наш путь по суше заканчивается.

– То есть как?

– В этой бухте у меня назначена встреча с контрабандистами, которые перевезут нас через Лигарский залив. На той стороне залива начинаются имперские земли. Если боги нам улыбнутся, через неделю будем в Златограде, это столица Кревелога. А там каждый пойдет своей дорогой.

– Почему ты помог нам с сестрой? Я думал вы, люди, ненавидите сидов.

– Не могу сказать за всех людей, но мне твой народ не сделал ничего плохого. Чего ж мне вас ненавидеть?

– Когда мы плавали с отцом, он часто говорил, что Эрай – это последнее свободное место на земле. И что арадо… прости, люди стремятся захватить нас. Я всегда думал, что…

– Свободное место? – Варнак усмехнулся. – Знаешь, паренек, я не бывал в ваших краях, но думаю, что у вас все устроено так же, как у нас, круглоухих. У вас есть король и знать, и есть нищие и бедняки. Или я ошибаюсь?

– Король у нас действительно есть, и приближенные у него тоже есть, но я не понимаю…

– Вон, видишь птиц? – Варнак показал на стаю чаек над заливом. – Когда я был твоего возраста, я тоже считал, что они свободны. Но потом умные люди объяснили мне, что это не так. Птицы повинуются инстинкту, и не летят, куда захотят. Стая всегда летит определенным маршрутом, не отклоняясь от него, как выпущенная лучником стрела. И в каждой стае есть свой вожак. И у прочих тварей то же самое.

– Но ведь мы не твари, господин.

– Разве? Человек ли, сид ли – такая же тварь божья, как эти птицы. Только у птиц нет разума, а у нас есть. И этот разум противоречив. Мы жаждем свободы и одновременно понимаем, что боимся ее. И поэтому мы всегда будем ограничены в нашей свободе, но только не инстинктами, а правилами, которые придумываем сами. Или видим, когда эти правила кто-то придумывает за нас. Кто-то богатый, могущественный и знатный, называющий себя королем сидов или императором людей.

– Ты настоящий философ, господин, – улыбнулся Браск.