Руны на клинках

Я снова потёр нос и проговорил:

— Указаны три посёлка.

Повисла пауза. Неуверенно молвила рация:

— Блин! Но ты ведь уже угадал. Приказывай.

— Стройся за моими, — ответил я Дымову.

Опять скомандовал своим танкам встать в линии. Потихоньку едем. Заметил в оптику мирные здания третьего посёлка и велел остановиться. Включил на рации последний рычажок, говорю:

— Капитан Чижов. Огонь на третий посёлок.

— Принято, — сказал он.

Через две-три минуты мирные дома взорвались. Посёлок потонул в чёрном облаке, на его месте выросли тёмные столбы. Снаряды рвались на пределе видимости в оптику, но будто тряслось пространство. Я заворожено смотрел в окуляр…

Гм. Я уже пять минут смотрю в окуляр, а из посёлка никто не едет…

Смотрю в этот чёртов окуляр десять минут и начинаю понимать, что я только что наделал…

Через четверть часа на рации замигала красная лампочка. Переключаю рычажок, и раздаётся недовольный голос капитана Чижова:

— Пятнадцать минут уже палим! Может, хватит?

— Да, — отвечаю безжизненным тоном. — Отбой артиллерии.

Снова смотрю в оптику, как медленно-медленно опадают взрывы. В клубах дыма и пыли ни одного целого дома. Ни одной целой собачьей конуры. Снова горит на рации лампочка. Включаю и слышу смущённый голос Дымова:

— Ну, ошибся. На войне у всех бывают ошибки.

Я задумчиво ему говорю:

— А ведь если бы мы шли с другой стороны, этот посёлок стал бы первым.

— Вот-вот! — решительно сказала рация голосом Дымова. — Во всём виноват европеец! — и добавила деловым тоном. — Может, в N-ск уже поедем?

— Да, — сказал я. — Строимся в колонну на дороге.

* * *

Статья херра Вебера в «Фурцайтунг нихт» взорвала общественность Германии. Журналист всем доказал, что колдун Артём Большов — попаданец из магически неразвитой реальности!

Русские там потерпели от просвещённой Европы поражение и из будущего подлостью послали сюда Артёма, дабы хоть где-то просвещённой Европе напакостить. Всем давно известно, что искать в действиях русских логику бессмысленно, они гадят везде просто по своей природе.

Дитрих читал газету и вздыхал про себя. Его осторожные предположения стали у газетчика доказательствами, а о природе русских он совсем не говорил. Дитрих только не исключил того, что попаданца могли отправить сознательно, если в ближайшее столетие русские там сумели продвинуться в магии. И даже сам спросил херра Вебера, нафига бы это понадобилось продвинутым в магии русским.

Хотя Дитрих журналиста понимал — публика не любит много думать, ей всё подавай проще, конкретнее. И так получалось слишком сложно, херр Вебер, чтоб разбавить, вдобавок привёл грустные истории профессора Штанмайера, его жены студентки и бедного Ганса. Публике такое нравится.

И самое для Дитриха главное, прогремевшая статья кроме смысла несла критику. Творчество журналистов регламентировалось сверху, и здоровой критике отводилась значительная роль.

Если ничего не критиковать, легко прослыть лизоблюдом, вылететь из профессии и отправиться на фронт обычным солдатом. С другой стороны, если критику сочтут не совсем здоровой, запросто попадёшь в места компактного размещения для ускоренного перевоспитания.

Какой из двух вариантов страшнее, даже херр Вебер не вполне определился и потому возмущался, что херр Шепард при всей учёности до сих пор не стал гауптманом. Этот чин примерно соответствует званию капитана в других армиях.

Однако же и фотографию Дитриха газета не поместила, сославшись на его скромность. Нашли, на что ссылаться! Получил херр Шепард новый чин и прибавку к жалованию и следующему журналисту заявил, что без публикации своего даже сильно заретушированного изображения ничего обсуждать не станет. Чтоб родители показывали газету знакомым и ещё больше им гордились. Или пусть газета доплачивает ему за интервью.

Тогда газетчики поговорили о Дитрихе с его сослуживцами, какой он скромный и отважный, а до сих пор при всей учёности простой переводчик при штабе армии. И разместили фото только сослуживцев Дитриха.

Специально для херра Шепарда создали из него одного при штабе секретный отдел, который он и возглавил. Журналисты могли спокойно говорить с Дитрихом и не публиковать его фотографию, ссылаясь на секретность. Дитриху доплачивало государство. Ещё через месяц обещали чин майора и повышение жалования.

И нельзя сказать, что херр Шепард обнаглел в хлам. Он отвечал многочисленным поклонникам и не знал, с кем общается чаще — с пленными или с журналистами. К счастью перепутать было сложно, говорили они на разных языках, и пленные гораздо меньше несли ахинеи.

Именно от журналистов Дитрих узнал о подвигах Артёма Большова с начала войны. Они рассказывали, ужасались и спрашивали, что херр Шепард об этом думает. Дитрих же про себя думал, что газеты явно придумывают ужасы и под его соусом пытаются продать второй раз уже проданные материалы, а вслух заявлял, что всё это весьма подозрительно, очень похоже на попаданца и требует изучения.