Руны судьбы

Ялка обхватила кружку красными от холода ладонями. От нагревшихся стенок сочилось мягкое тепло. Кружка была большая, английского олова, и грога в ней, казалось, было мало – где-то треть. На деле Ялка знала, что это было даже слишком для неё.

– Я… – начала она и вновь чихнула так, что зазвенели стёкла. Покосилась виновато и утёрла нос платком.

Замолчала.

Чих неожиданно помог ей оправдать молчание. А как сказать? «Издалека»? Но Фландрия мала – всю из конца в конец проедешь за неделю… если повезёт, конечно. Наверное, она одна такая дура, что ходит кругами и ищет незнамо кого. Называть свою деревню Ялке тоже не хотелось, равно как не хотелось, чтоб её считали бродяжкой. И память услужливо и очень кстати подсунула совет тётушки Минни.

– Я иду на богомолье.

– А, – кивнул Михель понимающе. – А…

– В аббатство Эйкен, – тотчас закончила она, опережая вопросы, и Михель снова закивал. Вопросов не последовало, Ялка успокоилась и наконец решилась отхлебнуть. Грог был крепок и горяч, у девушки мгновенно выступили слёзы и, как выражалась тётушка Катлина, «прохудился нос». Она опять схватилась за платок, а когда проморгалась, полумрак корчмы стал казаться ей намного мягче и уютнее. Трактирщик закончил протирать посуду и теперь сосредоточенно записывал что-то карандашом в огромнейший гроссбух.

– А что, это и вправду он добился, чтобы фонари на улицах поставили?

– Ага, – фыркнул Михель, – добился. И поставили. По праздникам их даже зажигают.

– По праздникам? А так?

– А так – накладно чересчур. Из своего кармана, что ли, ворвань покупать?

– Тогда зачем они?

– Пускай стоят, – махнул рукою тот. – Опять же, польза есть какая-никакая: хоть есть при случае куда разбойников повесить.

Ялке почему-то расхотелось есть.

Тем временем три друга Михеля решительно, но как-то незаметно перекочевали к ним за стол.

– Знакомься, – Михелькин покивал на них, смешно вытягивая шею и указывая на каждого по очереди подбородком. – Это Герхард, это Ганс, а это Мартин. Это Ялка, она идёт на богомолье.

– На богомолье? Странно, – усмехнулся тот, которого назвали Гансом. – На богомолье ходят сотнями, в сезон, когда тепло, а не сейчас, в дожди и слякоть… Ты чего, отстала, что ли, от своих?

– Я… Нет, я просто так. Одна.

– Без подруг?

– Ну да. Чтоб быть поближе к богу.

Три приятеля переглянулись.

– Ну а что, – сказал один, задумчиво скребя в затылке, – зачем ей кто-то ещё?

– В самом деле, зачем. Она ж не драться до святого Мартина идёт.

– Куда?!

– Ну к этому… отшельнику Йосту, где морды бьют со свечками, чтоб это… это самое…

Все трое почему-то рассмеялись, громко, но не злобно. Ялка напряглась, потом оттаяла, убедившись, что смеются не над ней. Зачем-то заказали ещё вина, хотели налить и ей, но она отказалась. Настаивать не стали, зато опять принялись расспрашивать. Вообще все четверо держались с ней на удивление вежливо, что настораживало. Ялка отвечала невпопад, кивала или качала головой, надеясь, что спрашивать им скоро надоест. Но четверо приятелей не отступали, им и впрямь сегодня было скучно. Герхард рассказал потешную историю, и все долго смеялись, даже Ялка прыснула и снова разразилась громовым «ап-чхи», что вызвало ещё одну лавину смеха. Приволокли поднос со снедью, Ялка вынула монетку, порываясь расплатиться, но четвёрка загалдела, возмущаясь, и полезла в кошельки. Герхард предложил выпить за неё, а Михелькин так и вовсе заявил, что паломницы, а тем паче такие красавицы, заходят к ним не слишком часто, и они будут рады её угостить. Ялка вспыхнула и снова расчихалась, что все четверо безоговорочно восприняли как одобрение. И немедленно выпили.

– Послушайте, – тут Ялка всё-таки решилась, – не встречался ли вам в здешних местах один человек?

– Какой человек? – Михелькин уже основательно раскраснелся и отвечал так, будто думал о другом.

Совсем о другом.

– Такой рыжий, – уточнила девушка. – Ему лет тридцать, называет себя Лис.

– Нет, не встречался. Да ты ешь, ешь, закусывай. А зачем он тебе?

– Да так. Он знахарь.

– А, – встрял тут же ехидина Мартин, – нос лечить?

Все прыснули и даже Ялка.

Хлеб и ветчина были так себе, а вот сыр оказался весьма неплох. Тушёные же овощи нового урожая было трудно испортить. К солёной рыбе Ялка не притронулась, а кофе был дрянным желудёвым, что нисколько девушку не удивило – в округе росло громадное количество дубов, и уж желудей-то хватало всем. Когда вновь добрались до вина, Мартин порылся в кармане и извлёк на свет губную гармошку с обгрызенным фасадом («Зубная гармошка», – съехидничал он, вызвав хохот у всех пятерых) и изъявил желание сыграть. Играл он так себе, не слишком умело, но с большим воодушевлением, и под вино его песни вполне покатили.