Руны судьбы

– Слушаюсь, учитель, – Томас в согласии склонил голову. – Но только… только мне кажется, что в спешке нет нужды, – добавил он и замер, словно прислушиваясь.

– Нет нужды? – с удивлением и некоторым раздражением переспросил его наставник. – Нет нужды? Что ты хочешь этим сказать, сын мой? Уж не имеются ли у тебя на этот счёт какие-то свои соображения? Быть может, ты их выскажешь?

– Да. В-видите ли, до утра ворота в городе останутся закрытыми, а все д-дороги зам-метёт метель. А я…

Он замолчал.

– Что – «ты»? – спросил монах.

– Мне к-кажется, что я их… чувствую.

– Что? – брат Себастьян схватил Томаса за плечи и рывком развернул лицом к себе. Дыхание его было прерывистым и отдавало чесноком. – Что ты сейчас сказал? Во имя всевышнего, мальчик мой, ты в самом деле знаешь, о чём говоришь, или это всего лишь твоё разыгравшееся воображение?

– Я чувствую его, – уже уверенней сказал Томас. – А м-может быть, обоих. Это б-будто холодно вот здесь, – он коснулся ладонью затылка и виновато моргнул. – Я… Не знаю почему, но мне ужасно сложно объяснить. Я д-думал, что это п-просто сквозняк, но теперь… Вы понимаете, учитель…

Он наконец поднял взгляд и посмотрел монаху в глаза.

– Мне к-к… кажется, я теперь знаю, где его искать.

Нипочём

Да, ты можешь впустить в свою комнату
пёструю птицу сомнений
И смотреть, как горячими крыльями
бьёт она по лицу, не давая уснуть.
Что мне мысли твои? Эта жалкая нить,
что связала и душу, и тело.
Нет, должно быть моим твоё сердце –
Твоё сердце вернёт мне весну.

Шклярский[42]

В тот вечер Ялку разбудила тишина.

После того, как единорог ушёл, больше никто из лесных обитателей не соизволил появиться. Она возвратилась к дому вместе с Карелом, после чего маленький человечек отправился по своим делам, а девушка собрала на стол, но есть не могла, вместо этого вышла на крыльцо и долго смотрела на звёздное небо. День выдался наполненный – да что там! – переполненный событиями. Ялка не могла прийти в себя после встречи с волшебным зверем из легенд, в которые не верила до сей поры и до сих пор не была уверена, что всё это ей не приснилось. Сна не было ни в одном глазу, она чувствовала необычайную бодрость, ей хотелось одновременно плакать и смеяться, забыться сном и танцевать, жить и умереть. Тем не менее она заставила себя вернуться в дом и съесть кусок хлеба и сморщенное зимнее яблоко, после чего разделась и легла в кровать, на всякий случай прихватив с собой вязание.

Уснуть, однако, ей не удалось: полночи крыса или две ворочали под полом кирпичи и не давали спать и лишь потом угомонились. Мелькание спиц постепенно стало сливаться у девушки в глазах, она погасила свечу и попыталась уснуть.

Проснулась она внезапно и некоторое время лежала с трепещущим сердцем, широко раскрыв глаза, тревожно вслушиваясь в ночь, не в силах понять, что произошло. Потом ответ снизошёл на девушку сам собой, как озарение. За то время, что она провела в доме травника на старых рудниках, размеренный и постоянный шум воды, падающей в каменную в чашу, успел стать для неё привычным. Она давно не обращала на него внимания. И вот теперь он исчез.

Родник замёрз.

Зима вступила в свои права.

Огонь в камине тоже погас, словно две стихии сговорились; в горняцкой хижине царила непроглядная темень. Ялка села, ощупью нашарила на стуле безрукавку, влезла в неё и подошла к окну.

Сыпал снег. Должно быть, где-нибудь у моря или в поле, на открытых, продуваемых пространствах в этот час мела метель, но здесь, в долине между скал, средь вековых деревьев было тихо и спокойно. Луна была не белая, не жёлтая, а из-за стекла какая-то зелёная. Лес, озарённый её призрачным сиянием, был сказочно красив. Снег валил огромными хлопьями размером с ноготь. Окно в домишке замерзало плохо, только по краям, у самой рамы, и сквозь густую бутылочную зелень было видно, как они танцуют и кружат, похожие, скорее, на каких-то невообразимых зимних бабочек, чем на что-то неживое и холодное.

В следующее мгновение Ялка сморгнула – ей показалось, будто это в самом деле бабочки. Они словно бились о несуществующее стекло, настойчиво и мягко, выплетали кренделя, напоминая путаным полётом платяную моль. Некоторые летели снизу вверх. Ялка стала узнавать отдельные снежинки. Она смотрела как заворожённая, смотрела до тех пор, пока их беспорядочный полёт не сделался исполнен для неё пока ещё неясного, но вполне ощущаемого смысла.

Они звали за собой.

Ялка не могла сказать, откуда к ней пришло понимание, но сейчас она была в этом уверена так же, как если бы у них были голоса, которые кричали ей: «Пойдём! Пойдём!»