Руны

Когда он выходил за дверь, «Орел» отплывал. Зоркий глаз Торвика узнал принца, в одиночестве стоявшего на верхней палубе и смотревшего на рансдальские горы, где находился его Альфгейм; он смотрел так долго, так пристально, точно прощался с этими местами; а между тем ведь через несколько дней он собирался вернуться туда. Стройное белое судно быстро разрезало волны и его прежнему штурману, вероятно, вспомнилось, почему он занял тогда это место; из его груди вырвался тяжелый вздох. После своего богатого последствиями разговора Гаральд не виделся с Гильдур и даже не знал, как она переносит разлуку, вызванную, очевидно, исключительно его разоблачениями. Впрочем, он не раскаивался; он сделал то, что считал своим долгом, но все же не в силах был уехать не простившись. Она должна была уже возвращаться домой, он не мог разминуться с ней, и после недолгих раздумий он пошел по дороге вдоль берега.

Лангнес находился на расстоянии получаса езды от Рансдаля. Он состоял всего из четырех-пяти домиков, расположенных у небольшой бухты. Недалеко оттуда на мысе стоял сигнальный шест — указатель для возвращавшихся домой лодок; вокруг него были нагромождены камни для его укрепления. На одном из этих камней сидела Гильдур и смотрела на фиорд. Она так углубилась в свои мысли, что заметила подошедшего Гаральда, лишь, когда он около нее остановился.

— Я только что был у твоего отца, — начал он неуверенным голосом. — Он сказал мне, что ты пошла сюда, и я подумал… Мне хотелось видеть тебя, потому что я сегодня уезжаю.

Гильдур приветливо протянула ему руку.

— Поезжай с Богом, Гаральд! Счастливого пути!

Торвик, видимо, не ожидавший этого, пытливо посмотрел на нее. Всякий другой человек едва ли заметил бы в ней какую-нибудь перемену, только ее лицо казалось бледным и усталым, как будто после бессонной ночи. Но Гаральд увидел мрачную тень в глазах любимой девушки, всегда веселых и ясных, и заметил горькое выражение ее губ. Его не обмануло ее спокойствие, и он, почти робко взяв протянутую ему руку, произнес:

— Я думал, что ты навсегда лишишь меня своей дружбы. Я ведь причинил тебе столько горя.

— Да, — просто ответила девушка.

— Может быть, мне следовало лучше промолчать, но ты и сама заметила бы, наконец, что сердце Бернгарда где-то совершенно в другом месте, а между тем вы были бы уже мужем и женой. Впрочем, может быть, ты стерпела бы это и примирилась?

— Неужели ты в самом деле так думаешь?

— Нет! Я знал, что ты прогонишь его, и ты хорошо сделала, потому что этот брак был бы для тебя сплошным испытанием. Бернгард совсем не такой, как мы, а мы не такие, как он. Он вернулся, это правда, но жить с нами этот барон Гоэнфельс не в силах. Он годится только для своего флота, где может бороться и завоевывать себе положение; он хочет завоевать положение в обществе, как его дядя, — да, вероятно, так и будет, — и если для этого придется послать к черту свободу, это не огорчит его. Здесь, в Рансдале, для него все слишком незначительное; ему здесь тесно; он головой и сердцем там, и раньше или позже, а все равно ушел бы туда.

Гильдур не возражала; она давно знала это, еще со времени приезда Курта Фернштейна, но не хотела признаваться даже самой себе и с тайным страхом отгоняла от себя эту мысль. Любовь Бернгарда к Сильвии только довершила то, что началось уже давно — его охлаждение к Рансдалю. Теперь он освободился, чтобы идти навстречу своему будущему.

— Все это уже прошло, поговорим о другом, — сказала Гильдур, желая переменить разговор. — Ты едешь в Берген? Когда ты вернешься?

— Я думаю, весной, и уже капитаном. Правда, я останусь здесь еще недели две; я надеюсь скоро получить судно.

— Это будет большой радостью для твоей матери. Она всегда мечтала увидеть тебя капитаном.

— Да, мать… больше никого это не обрадует, меня лично меньше всех.

— Почему же? Ты столько времени ждал этого, работал ради этого.

— Тогда у меня в голове было кое-что другое, получше; теперь этого больше нет. Не отворачивайся, я не стану опять мучить тебя этим. Забыть этого я не смогу, но покориться, стиснув зубы, можно. Проживу и так!

Гильдур действительно отвернулась при первых его словах, теперь тихо спросила:

— Разве я в самом деле так нужна тебе для того, чтобы ты был счастлив?

— Нужна ли ты мне? У меня с самой ранней юности не было в мыслях ничего, кроме тебя; я не мог представить себе ни домашний очаг, ни жизнь без тебя! Ты не знаешь, Гильдур, как все это было!

Лед тронулся; Торвик совсем забыл свое намерение, и все, что годами таилось в его душе, вырвалось наружу. Угрюмый, молчаливый Гаральд перед разлукой вдруг стал красноречив.