Русь. Другая история

Российская историография вообще вывернула суть битвы наизнанку, как, вероятно, и изменила истинное местонахождение поля битвы. Мало кто из россиян знает, что в армии Мамая, к примеру, не было татар — таковые воевали на стороне Дмитрия. За Мамая воевала наемная итальянская (генуэзская) пехота, наемные казаки (половцы), а также наемники с Северного Кавказа. В армии Дмитрия были московитские дружины, 20 000 татарской конницы, а также русские войска из ВКЛ. Литва разбилась на два лагеря: одни выступили за старого доброго соседа Тохтамыша, а вторые считали, что одесский татарин Мамай с его дружбой с Генуэзским торговым союзом привнесет европейскую культуру в азиатскую Московию. Так считали князья Яков (Ягайло) и Олег (Ольгерд). В такой позиции был смысл: добрососедские отношения с Тохтамышем — это хорошо, но надо заботиться и о том, как дальше жить в соседстве со страной, где все зависит от одного человека, а не от демократической системы или коллегиальной структуры управления. Русь была заинтересована в добром соседе на века, а не до смерти Тохтамыша, в соседе, который бы развивался параллельно с Русью, в контексте европейского экономического прогресса. Не надо забывать, что 1380 г. — это начало эпохи Возрождения. И тут Мамай давал Москве шанс. Но, проиграв в битве с превосходящим русско-московским войском Тохтамыша (московские историки доказывают, что больше было войск у Мамая), Мамай проиграл и со своей европейской концепцией развития Московии. Пройдет сто лет, и Европа уйдет далеко вперед с системой университетов, школ и предприятий, с новыми печатными книгами, давшими большой толчок образованию и прогрессу, и Магдебургским правом, предоставившим городам право на самоуправление. В Москве же за это время ровным счетом ничего не изменится, как и за сто последующих лет. В 1560-е гг. первые печатные книги Москвы, изданные литвинским просветителем Иваном (Яном) Федоровичем (Федоров по-московски), были признаны еретическими и сожжены, а сам книгопечатник бежал обратно в Литву, во Львов. В Смутное время все станет в Московии даже во сто крат хуже, чем при Тохтамыше. Это итог печальной для Московии битвы на Куличках, из которой пропаганда Екатерины Великой сделает мифическую Куликову битву за свободу Руси, свободу, которая странным образом так и не наступила для московитян. Виктория Куликова поля на самом деле была трагедией Москвы, отделившейся глубоким рвом от Европы, рвом, который и ныне полностью не зарыт. В результате всего этого наметившаяся русификация Московии остановилась и пошла в обратном направлении.

Даже несмотря на реформы Ивана IV лексика московитов (мокоши или моксели) 1580 - 1590-х гг. насчитывала только два русских слова — «владыка» и «злат», о чем и упоминает «Парижский словарь московитского языка» 1589 г. Это напоминает советскую эпоху, когда английский язык активно изучался, но его никто не знал (не было практической нужды), умели говорить лишь пару слов или фраз. Вот почему русификация Московии шла так медленно, особенно на селе: не с кем было говорить по-русски, что еще раз доказывает полное отсутствие русских людей в деревнях и селах Московии. Русский, а точнее, болгарский знала лишь горстка «греческих» священников из Болгарии, кучка толмачей да небольшое количество горожан-дворян по долгу службы. Все русскоговоряшие концентрировались в основном в самой Москве.

В 1618 г. (через 32 года после Ивана IV) лингвист из Англии Ричард Джемс насчитал шестнадцать русских слов в языке московитов, а в конце XVII в. немецкий ученый Лудольф находит в Москве сорок одно русское слово. Не густо, хотя уже лучше. Тут, правда, стоит оговориться. Русский язык в самой Москве, как и во Владимире с Ярославлем и Тверью, уже все знали, но статистические данные европейских лингвистов отражают язык масс, язык мелких городов, сел и деревень Московии, где живут Никиты Давыдовы и Иваны Сусанины — мордовские финны, русского языка вообще не знающие, кроме тех самых сорока слов.

Этим данным несколько противоречит Сигизмунд Герберштейн, посол Австро-Венгрии в Москве в XVI в. Он считал московитский язык славянским, близким русскому. Но это легко объяснить: посол жил в Москве, где русский язык многие, особенно священники, знали хорошо. А этническому хорвату Герберштейну общаться с московитянами на русском было достаточно просто: в то время язык сербов и русский язык вообще мало различались, о чем свидетельствуют сербские описания похода Александра Македонского в манускрипте «Сербская Александрия», ярко иллюстрированном фолианте XVII в.

Да, русский язык приживается, но главным образом в самых крупных городах Московии, где издают азбуки и учат русской (болгарской) грамматике при церковных школах. Что касается более многочисленных сельских жителей — все это сплошь финскоговоряшие люди.