Русь. Книги 1-4

От таких слов посадника совсем не по себе сделалось Митрофану. Не мог он поверить в дурные вести. Но и Димитрию Якуновичу с чего бы врать? Небось все эти годы жил да только и делал, что оглядывался на Понизье. А тут на ж тебе — каким смелым стал.

И загрустил Митрофан. Тихим сделался и покорным. Потом уж он узнал, что еще до того, как свергли его с владычного места, в Новгород пришел Добрыня Ядренкович, нарекли его Антонием и поставили во владыки.

Теперь Антоний входил в палаты, как в свой дом. Самого подходящего пастыря выбрали себе новгородцы: был Антоний тих и покорлив, князю и Димитрию Якуновичу в рот заглядывал.

Круто менялись времена. Простцам всей истины открывать не стали, ввели их в заблуждение, объяснив, что Митрофан сам отрекся от сана по нездоровью.

Вона что выдумали! Будто и по сей день не гнул бывший владыка подковы, будто не ходили бояре, кинувшиеся его усмирять, с синяками да шишками. Спознались они с его силушкой, а он-то каков: еще когда нужно было раскусить Димитрия Якуновича! Теперь кулаками размахивать поздно…

«Неужто Всеволод и впрямь так плох?» — думал Митрофан, ворочаясь на шубе и вглядываясь в светлеющие щели заволоченных окон. Явное никак у него в голове не укладывалось, еще надеялся он на чудо, еще ждал, что вот-вот нагонит их в пути посланный из Новгорода гонец, велит возвращать владыку.

Но гонца не было, дружинники богатырски храпели, по крыше шуршал ветер, перегоняя с места на место ледяную крупу.

К утру владыка задремал, но тут забухали в дверь, послышались шаги и чей-то писклявый голос.

— Эй, хозяин! — басисто окликнул старшой.

— Чегой-то? — всполошился на лавке мужик. Сел, потер кулаком глаза.

Старшой стоял у порога и держал за шиворот незнакомого человека:

— Твой?

— Впервой вижу, — удивленно сказал хозяин и подошел поближе.

— Ты кто? — спросил старшой пойманного и тряхнул его так, что у того замоталась голова. — Почто хоронился в стогу, почто не шел в избу?

— Куды уж мне в избу-то?

— Поговори, поговори, — пригрозил старшой. — Байками нас не потчуй, а прямо отвечай, коли спрашивают.

— Гусляр я…

— Гусля-ар? — протянул старшой и с недоверием добавил: — Ну а коли гусляр, так где твои гусли?

— Пропил.

— Так какой же гусляр пропивает свои гусли?

— А вот и пропил. Так, стал быть, и не гусляр я нынче, а кто — и сам не вем, — не то посмеивался над старшим, не то правду говорил незванный гость.

Митрофан сразу узнал Якимушку.

— Оставь его, — сказал он старшому, — я его знаю.

— А коли знаешь, так почто молчал?.. Постой, постой, а не из твоих ли он, не из володимирских? — с подозрением пригляделся к владыке старшой. — Не знаки ли он тебе подавал?

— Батюшки! — вдруг изменился в лице Якимушка. — Да ты ли это, владыко?

— Не владыка я боле, а пленник, — буркнул Митрофан и, отвернувшись, снова накрылся шубой.

— Да как же не владыко-то, ежели сам перстенек мне жаловал? — не унимался Якимушка.

— Цыц ты! — прикрикнул на него старшой. Но Якимушку не просто было унять. Уж коли разговорился он, так выскажется до конца. И обида у него на Митрофана была давнишняя.

— Второго-то перстенька, обещанного, ты мне так и не дал, — сказал он с укором.

Владыка лежал, накрывшись до затылка шубой, и молчал. Старшой полюбопытствовал:

— А что, отче, и впрямь задолжал ты перстенек гусляру?

Митрофан не пошевельнулся.

— Задолжал! — сказал Якимушка и шагнул к лежащему под шубой владыке. — А ну, как стребую я с тебя должок?

Митрофан не выдержал, приподнялся и тихо упрекнул старшого:

— Почто слушать мне этого гусляра? Врет он все. И никакого перстня я ему не давал. А уж о должке и подавно ничего не знаю. Гони его из избы, а мне дай поспать — вишь, как под утро-то разморило.

— Спать тебе не доведется, отче, — сказал старшой. — Заря на дворе, а нам ехать не близко. Так что вставай.

— Чтоб тебя, — выругался Митрофан и вылез из-под шубы. — Ты хоть его-то гони, — кивнул он на Якимушку.

— Да что гнать-то, что гнать? — зачастил Якимушка. — Как надо было, так все обещал. А вот теперь слова тебе мои будто живой укор.

Старшому интересен был неожиданный разговор.

— Ты гусляру, отче, ответь, — посоветовал он.

— Отвечать мне нечего, — разозлился Митрофан. — Мало ли что простец сболтнет? А мне за его бахвальство ответ держать?

— Не сболтнул я. Тебе с перстеньком расстаться жаль, а мне подыхать с голоду? Видно, не зря прогнали тебя из Новгорода: радости от тебя не было никакой. Да и днесь доброты твоей не вижу. Так вернешь ли перстень?

— Пшел отсюда! — пугнул владыка Якимушку. Тот и с места не сдвинулся:

— Ох и жаден же ты, владыко. Но мне-то что? Сама судьба нас свела: в Новгороде ты высоко сидел, здесь — поближе.

— Куды глядишь? — обратился Митрофан к старшому. — Почто волю ему даешь?

— Дык, может, ты и впрямь чего гусляру задолжал? — засомневался старшой, переминаясь с ноги на ногу.

— Тебя зачем со мной слали? — злые глаза Митрофана так и сверлили дружинника.

— Препроводить в Торопец…

— А ишшо?

— А ишшо, чтобы ты не сбег.

— А ишшо?

Старшой растерянно промолчал.